— Я так и подумал, — согласился Врублевский.

— Вот твоя доля, — Иванченко протянул ему деньги и напомнил: — Завтра предстоит работа, так что не гуляй на них особенно. Часам к девяти подходи к бару «Сириус», мы «держим» эту забегаловку. Не опаздывай…

Дождавшись, пока Врублевский войдет в подъезд, достал радиотелефон и набрал номер.

— Слушаю, — раздался в трубке голос Березкина.

— Это Макс, — представился Иванченко. — Основную часть работы сделали. Деньги с «барыг» получили. Вернули долг сполна, и еще шмоток прихватили. Все прошло без проблем… Но меня беспокоит новичок… Не то, чтобы очень, но его отношение к работе меня смущает, — и Иванченко рассказал про инцидент у «челнока».

— Все в порядке, Макс, — успокоил его Березкин. — Так и должно быть. Продолжайте «обкатывать» парня. Помни только, что он не мелкий гопник, выросший в грязных подворотнях, и не уркаган, думающий только о том, где бы пожрать и выпить. Он образованный мужик, смелый и мозговитый. Из таких парней, как он, и стоит сколачивать команды. Эта работа не для него. Я отдал его вам только на время «обкатки», позже я заберу его к себе. Для него найдутся другие поручения. Каждый должен делать то, к чему у него больше способностей.

— Меня смущает, что он думает. Он откровенно колеблется, убеждая себя в том, что поступает правильно. Понимаете? Колеблется. У меня никто из ребят не уговаривает себя и не уламывает. А этот… Хоть и решил работать с нами, но уговаривает сам себя. Вы знаете, что это означает. Нельзя быть «пацаном» наполовину.

— Он не «пацан», Макс. Он — авантюрист. И не забывай, что он только что вернулся из армии. Для этой жизни он еще — «чистый лист». И он будет принадлежать тому, кто его «заполнит» и «поставит свою подпись». У нас маленький городок, и каждый хороший боец на вес золота. Придурков, мечтающих «попацанствовать», хватает, но на то они и придурки, чтобы не знать сомнений и иметь предел желаний в виде красивой «тачки» и малинового пиджака.

— Не знаю, не знаю… У меня все пацаны с мозгами и с отличной мускулатурой, но никому не придет в голову заступаться за бабу «барыги». Да еще во время работы, на глазах у коммерсанта. Константин Игоревич, а не подсунули ли нам «троянского коня»? Кто вам его порекомендовал?

— Надежные люди, — по голосу Березкина стало ясно, что подобные сомнения в правильности его решения ему совсем не по душе. — Он солдат, а не спортсмен. Это две большие разницы, Макс. Спортсмен — это физическое состояние, а солдат — это состояние духа. Он любит риск, это для него нормально и естественно. Это та атмосфера, без которой он зачахнет. К тому же, насколько я понял, он любым способом решил заработать себе состояние. Это надо использовать. Желание стать богатым у него огромно, видимо, что-то произошло, связанное с деньгами. Какое-нибудь оскорбление, или унижение. Не знаю… Но это нам на руку. Он уговорит себя, Макс. Обязательно уговорит. А вы помогите ему. «Замажьте» его. Он должен принадлежать нам с потрохами. Когда очухается — будет уже поздно, и назад он не повернет. Это будет очень преданный человек. Это ценный кадр. Это — боевой офицер, Макс. Может быть, когда-нибудь наша армия до того отощает, что офицеры побегут из нее тысячами, а может быть, ее сократят в результате очередной «реформы», и тогда таких, как Врублевский, вернется побольше. Но и тогда они будут на вес золота. Только государство может разбрасываться самым ценным, что у него есть — людьми. Ведь это не вшивые деньги. Это — люди, которые эти деньги делают. И помяни мое слово: тогда за ними начнется настоящая охота. Их будут вербовать и в телохранители, и в частные конторы, и в ментуру. И такие, как мы. Это уже не открытый набор в бригады, это — борьба за души. Он мог попасть к ментам, и мы получили бы в его лице лишнюю головную боль. Мог попасть к «частникам» и даже едва не попал, не выдерни я его из-под носа у Алешникова. А мог попасть и к отморозкам Шерстнева… И кто знает: не занял бы он его место лет этак через пять, прострелив голову бедняге Олежке. Ведь с кем поведешься… Нет, Макс, он — ценный кадр, а стало быть, и времени на него потратить побольше не западло. Сейчас он еще повернет туда, куда его ведут. Он еще плохо ориентируется в «гражданской» жизни, и важно не упустить этот момент. Да, он еще сомневается, пытается сделать самостоятельный выбор, но это как игра в поддавки. Он пошел к нам, а значит, и лепить его будем именно мы. «Замажь» его, Макс, «замажь». Пусть поучаствует в «темах», посидит с вами в саунах, побалуется со шлюшками, почувствует вкус шальных денег… Я постараюсь вам подбрасывать побольше «тем»… Он стоит того, Макс.

— Я понял, — сказал Иванченко. — Я только боюсь, не выкинет ли он финт раньше, чем мы его «воспитаем». И ведь за дело беспокоюсь, за пацанов своих…

— А ты не дожимай его сразу. Ты полегоньку, помаленьку, — посоветовал Березкин. — Сразу в трясину не бросай. Выучи, воспитай. Ты что думаешь, это так просто — кликнул человек пять, сколотил бригаду, и пошло дело? Нет, Макс, ты умен должен быть, хитер.

Ты пацанов обучать должен, сплачивать, делать из них единый механизм, один живой кулак. Коммунисты не зря так над созданием коллективов бились, не ограничиваясь одной задачей — выполнить план. Что ни говори, а мужики в партии мозговитые сидели, понимали, что к чему. А у нас не ткацкая фабрика, и мы не на станках работаем. У нас еще больше сил прикладывать надо. Ты уж постарайся, Макс. Но и приглядывай за ним, чтобы чужого влияния не было. Месяц-другой пройдет, пообвыкнется, тогда за него можно быть спокойным. А пока присматривай…

Врублевский открыл дверь квартиры и, не зажигая свет, прошел в свою комнату. Полумрак спальни тревожили лишь блики на стенах, роняемые в окно уличными фонарями. Подтащив кресло к окну, Врублевский опустился в него, забросил ноги на подоконник и закурил. Он наблюдал за уплывающей в форточку струйкой сизого дыма и пытался найти слова, которые положили бы конец его сомнениям, но в голову настойчиво лезла слышанная где-то фраза: «Злость не лучший советчик, а обида не может служить оправданием».

«Это не злость и не обида, — сказал себе Врублевский. — Просто я решил начать новую жизнь. Совсем новую. Все, что было раньше, все идеалы и принципы необходимо забыть. Они ложные, и они мешают жить. Это тяжело, я воспитан иначе, но я постараюсь. Потому что это новая жизнь. Совсем новая. Я твержу себе это постоянно, и все равно тащу из своего прошлого какие-то критерии и оценки… Забудь. Нет их больше. Нет. Если уж решил что-то делать, то делай и не сомневайся. В конце концов тебя насильно никто не тащил, не принуждал и даже почти не уговаривал. Ты прекрасно понимаешь, что это самый эффективный и самый короткий путь к благополучию. А тебе это нужно. Тебе это просто необходимо. Это как критерий твоей жизнеспособности в этом мире, как показатель того, что и сколько ты стоишь. Деньги. Хорошие, постоянные деньги. Ты двадцать восемь лет работал за идею, и все школьные друзья считали тебя едва ли не юродивым. А ведь ты можешь. Если захочешь, то можешь. И долгий путь тебе не интересен, потому что тебе позарез необходимо сейчас с головой уйти в работу. В такую, чтобы не было времени думать о чем-нибудь другом. В такую, чтобы дух захватывало, чтобы забирала полностью, без остатка. Каждый живет по своим правилам. Мне мои не подошли, и я хочу их сменить. Одни тянутся к духовному, другие — к власти, третьи — к богатству, и если этого очень хотеть, то всегда можно добиться своего. Главное, добиваться этого, не жалея сил…»