я так и делала, только чтобы отдать их ей, так как ей, казалось, безумно хотелось их иметь»{54}. И все-таки несмотря на попытки оправдать себя, Екатерина понимала, что увязание в долгах не целиком обеспечивает поставленные ею себе для новой жизни в России цели, которые она суммировала таким образом:

«1. Угождать великому князю;

2. Угождать императрице;

3. Угождать народу.{55}»

Беда заключалась в том, что три эти цели не всегда можно было выполнить одновременно. Например, покупая подарки, чтобы задобрить великого князя, Екатерина рисковала не понравиться императрице из-за расточительности. Со временем ей будет все труднее и труднее удерживать баланс этих трех целей.

В ноябре великий князь заболел корью. На время болезни он и его свита были отделены от остального двора, и все вечера были отменены. После выздоровления все заметили, что он подрос и окреп, но Екатерина не обнаружила других изменений к лучшему: «Его ум все еще очень незрелый. Он проводит время, играя в своей комнате в солдатики с камердинерами, лакеями, карликами[17] и камер-юнкерами»{56}.

Вскоре двор переехал из Москвы в Петербург. В пути Иоганна делила сани с Екатериной; Петр и гофмаршал Брюммер ехали в других санях. 18 декабря партия остановилась в Твери, чтобы отпраздновать тридцатипятилетие императрицы.

Дальше по дороге в Петербург, в Хотилово, великий князь внезапно снова заболел, свалившись буквально за один вечер. На этот раз его болезнь явила очевидные симптомы страшной оспы. Иоганна приняла мгновенное решение: Екатерина должна немедленно покинуть Хотилово, чтобы не заразиться. Императрица уехала раньше и уже добралась до Санкт-Петербурга. Когда двору сообщили новость, демонстрируя глубину своей заинтересованности в племяннике и наследнике, она немедленно бросилась в Хотилово. Две группы, двигавшиеся в противоположных направлениях, столкнулись в Новгороде, и императрица согласилась, что Иоганна с Екатериной должны продолжить путь на Петер-бург.

По прибытии в город мать и дочь расположились в доме рядом с Зимним дворцом. Каждая получила разделенные залом четыре комнаты вверху лестницы. Сам Зимний дворец был в то время слишком мал, чтобы разместить всех. Первоначально этот дворец был частным строением. Его конфисковала для собственных нужд Анна Иоанновна, когда в 1730 году стала императрицей. Она использовала примыкающий луг для выпаса собственных коров. С тех пор дворец много раз ремонтировался и расширялся. Достраивая здание в последний раз, Бартоломео Растрелли, назначенный придворным архитектором в 1738 году, более чем в два раза увеличил его первоначальные размеры. То был ужасно холодный дом, сырой и внутри, и снаружи, с треснувшими и дымящими печами.

Новое обустройство — с отдельными покоями для каждой — гораздо больше понравилось Екатерине и совсем не понравилось Иоганне, которая чувствовала, что ее позиции и влияние слабеют с каждым днем. Иоганна осталась ворчать в своих покоях с маленьким кругом близких друзей, в то время как ее дочь занималась чтением, улучшала свой русский язык и училась играть на клавикордах — или скорее танцевала под аккомпанемент Франческо Арайи.

Когда остальной двор прибыл в Петербург (без императрицы и великого князя), светская жизнь возобновилась. Постоянный поток посетителей бежал через апартаменты Иоганны и Екатерины, и дамы занимали себя игрой в карты, переодеваниями и снова переодеваниями. Екатерина участвовала во всех вечеринках, несмотря на то, что время было очень неспокойным для нее — ведь если бы великий князь умер, ее статус великой княгини утратил бы свой raison d'etre (смысл). Ее ветреность вызвала сильное неодобрение одного из иностранных дипломатов, присутствовавших при дворе — графа фон Гюлленбурга. Того самого фон Гюлленбурга, который повлиял на судьбу маленькой Софии Фредерики, после встречи в Гамбурге посоветовав ее матери уделять ей больше внимания. Он прибыл в Санкт-Петербург как официальный посланник — с сообщением, что брат Иоганны Адольф Фридрих, епископ Любекский и кронпринц Швеции, женился на принцессе Луизе Ульрике Прусской, сестре Фридриха II. Фон Гюлленбург укорил Екатерину за отсутствие, по его мнению, у нее серьезности. Он вручил ей список книг для самообразования, включавший работы Плутарха («Жизнеописания» и «Жизнь Цицерона») и Монтескье («Considérations sur les causes de la grandeur des Romains et de leur decadence», то есть «Размышления о причинах величия и падения римлян»), опубликованные в Амстердаме в 1734 году. В порыве энтузиазма Екатерина распорядилась, чтобы эти книги ей достали.

Великий князь Петр выжил и к концу января поправился настолько, что смог вместе с императрицей вернуться в Санкт-Петербург. Как только они прибыли, Екатерина с Иоганной отправились приветствовать их. Даже в сумеречном свете позднего зимнего дня Екатерина была шокирована видом своего жениха.

«Он сильно вырос, но стал неузнаваемым. Все черты загрубели, лицо все еще сохраняло одутловатость, и видно было, что оно, без сомнения, останется сильно изъеденным. Так как волосы были сбриты, на нем был огромный парик, в котором он выглядел еще ужаснее. Он подошел ко мне и спросил, узнаю ли я его. Я, запинаясь, поздравила его с выздоровлением, но на самом деле на него страшно было смотреть»{57}.

«Уродство» Петра прошло через несколько недель, но он долго оставался озабоченным по поводу урона, нанесенного ему оспой. Екатерина сама еще не до конца оправилась от перенесенного ранее плеврита. Она оставалась очень худой и испытывала в начале года возвратные боли в груди. В результате доктора посоветовали ей каждое утро пить молоко и зельтерскую воду.

В феврале, на семнадцатилетие великого князя, Екатерина обедала лишь с императрицей и Петром, который был пока не готов появиться на публике. Императрица выразила удовлетворение прогрессом Екатерины в изучении русского языка и попрактиковала ее в разговорном русском. В течение нескольких следующих недель Екатерина проводила вечера вместе с Петром, но они не особенно искали компании друг друга. Екатерина считала, что по крайней мере отчасти причиной этого был Петр, по ее словам, «почти такой же холодный, как пушечное ядро»{58}.

Он рассказал ей, что его любимые товарищи, камердинеры и другие члены двора, усиленно учат его обращению с женой — и непохоже,