Народу в магазине было не много, так что Александр Степанович без проблем прикупил увесистое заморское чудо с дивной свинцовой начинкой, ручкой для таскания и зеленым глазком индикатора. Строго говоря, обычное турецкое дерьмо, но ведь на халяву… Пока он ставил его на место издыхающего отечественного, начало темнеть. Домой! Ощущая себя более чем состоятельным членом общества, майор решил устроить себе выходной. Всех денег не заработаешь, всех баб не…

Кстати, о бабах. Выехав на проспект Славы, он даже не заметил, как по привычке очутился в правом ряду и машинально отреагировал на поднятую руку.

Голосовала девушка в простенькой вязаной шапочке, бананистых джинсах и кожаной куртке — серенькая такая барышня, на первый взгляд ничем не примечательная. Зато при огромной, в человеческий рост гладильной доске — рогатой, массивной, похожей на носилки. Сразу же навевающей самые жуткие ассоциации.

— На Бухарестскую подвезете?

— Садитесь. — Сарычев покосился на плечики пассажирки, коротко вздохнул, вылез, помог с погрузкой, уселся за руль. — Хорошая доска у вас. — Включил поворотник, следом передачу и плавно тронул машину с места. — Тяжелая.

— Да черт бы ее подрал. Это ведь главный приз. — Пассажирка вдруг рассмеялась, и на щеках ее появились обворожительные ямочки. — Не поверите, в магазине в лотерею выиграла. Я теперь этот шампунь персиковый буду долго вспоминать.

Невольно Александр Степанович заметил, что она совсем не накрашена, и ощутил ее запах — не духов, косметики, а естественный, кожи. Очень, очень приятный, волнующий. Ему внезапно сделалось жарко, и он замолчал. Сам не заметил, как зарулил на Бухарестскую и притормозил возле длинного дома-корабля. Зато уж тут-то его хваленое мужское начало взяло свое.

— Давайте-ка я вам помогу.

Не дожидаясь ответа, он вытащил доску из «Жигулей». Ни на мгновение не забывая, что живем в России, задраил «семака» и, сообразно указаниям хозяйки, принялся переть главный приз на девятый этаж — лифт, естественно, не работал. А доска была хорошей. Тяжелой…

— Ну, спасибо, спаситель. — Пассажирка посмотрела на вспотевшее лицо Александра Степановича, улыбнулась, вытащила кошелек. — Сколько я вам должна?

Что-то уж слишком внимательным, испытывающим был ее взгляд.

— Да нисколько. — Сарычев прислонил приз к стене, перевел дух, тронул непроизвольно усы. — Гусары денег не берут. Особенно с красивых женщин.

— А знаете что, пойдемте-ка тогда попьем чаю. — Пассажирка снова быстро взглянула на него и по-мужски протянула руку. — Маша.

Рука у нее была маленькая, крепкая, но весьма приятная.

— А я Саша, — обрадовался Сарычев, подождал, пока она откроет дверь, и внес главный приз внутрь. — Куда изволите?

Жила Маша в квартире явно коммунальной.

— Направо. — Она выдала майору шлепанцы и открыла дверь в комнату. — Не скучай, я сейчас.

Комната была маленькая, без излишеств. Большую ее часть занимала тахта. У окна стол, заваленный книгами, в вазочке на телевизоре подвядшие гвоздики. Майору вдруг стало тоскливо, захотелось вернуться домой и до изнеможения лупить по своему боксерскому мешку. Чтобы хоть что-то сделать, он взял наугад какую-то книгу, зашелестел, словно игральными картами, щедро иллюстрированными страницами. Веселее не стало — зеленые рожи, жуткие, навыкате, глаза, страшные, зловещие оскалы. Не наши — инопланетные. Словно в каком-нибудь фантастическом фильме ужасов.

— А, любимая книга. Не читайте, вредно для пищеварения. — В двери появилась Маша, толкая перед собой сервировочный столик. — Говорят, нас завоевала цивилизация ящеров. И жрет. Если верить ЮНЕСКО, по два миллиона в год.[40]

Сарычев оторопел. В машине попутчица показалась ему серенькой мышкой, пэтэушницей. И вдруг преобразилась как в сказке — фигура, черт, особенно в джинсах-то, и лицо выразительное, и толстая каштановая коса по пояс. Ну прямо Василиса Прекрасная!

Маша усмехнулась, придвинула столик к тахте и начала разливать чай.

— Ну, давай знакомиться, благодетель. Надо знать, с кем ешь коврижки в тесной компании.

Выяснилось, что трудится она где-то на переднем крае физической науки. Самом переднем и совершенно секретном. Так что лучше о чем-нибудь другом. Более приятном. Например, о широкоплечих и усатых молодцах, помогающих бедным девушкам… «Значит, на секретном и переднем?» — Сарычев не сводил глаз с толстой, в руку, Машиной косы, вяло жевал бутерброды с колбасой и на вопрос о своем нынешнем статусе ответил уклончиво:

— Одинокий, больной СПИДом, бывший работник органов МВД.

— Да, звучит не очень оптимистично. — Не поверив, Маша подлила ему чаю, тяжело вздохнула и поведала свою невеселую историю.

Родом она была из деревни Быховки, что раскинулась на высоком берегу Припяти, ныне отгороженной от всего мира забором тридцатикилометровой зоны. Когда на Чернобыльской АЭС взорвался четвертый блок, Маша, будучи беременной, гостила с мужем у родителей. Супруг ее, строитель по профессии и романтик по призванию, вызвался поработать добровольцем на обломках реактора, в результате чего через год скончался. А ей насильно сделали аборт и по-отечески посоветовали больше не беременеть — и так у нас страна уродов.

Некоторое время оба молчали, давились пряником «Славянский», а потом Сарычев несколько невпопад спросил:

— Маша, почему сны снятся?

— Тайна сия великая есть. — Она положила в рот кусочек шоколадки и томно потянулась. — Мне вот, к примеру, уже который год снится одно и то же… Словно в той песне: «Опять мне снится сон, один и тот же сон, он вертится в моем сознанье, словно колесо…» А что, Саша, ночные кошмары?

— Да так, просто интересно. — Сарычев замялся. — Поздно уже. Ехать надо. Спасибо за чай. — Он поднялся.

Маша сидела все в той же позе, положив ногу на ногу, и улыбалась.

— Телефончик-то оставишь, бывший работник органов МВД?

Глаза у нее были словно омуты — бездонные и манящие…

Ленинград. Развитой социализм. Четверг

Из рапорта

…я двинулся на звук выстрела — в коридоре, неподалеку от входа в заказник, увидел бегущего с пистолетом ПМ в руке обнаженного по пояс мужчину, на голом теле которого были явные следы крови. Крикнув: «Стой, стрелять буду!», я дал предупредительный выстрел, но тот не отреагировал. Учитывая наличие у него ствола, я открыл огонь на поражение. Выстрелив трижды, я два раза ранил его в живот, затащил в помещение заказника, связал и отправился вызывать опергруппу. Когда я минут через пять вернулся, раненый был в сознании и громко ругался матом, раны у него на животе уже не было, только большой розовый шрам…

Где-то через час аспиранта этапировали в ИВС — изолятор временного содержания при местном отделении милиции. Здесь его обшмонали, но в подвал[41]окунули не сразу. Вначале пристегнули «скрепками» к радиатору в ружпарке и, скорбя о павшем коллеге, от всей души пинали по почкам. Только через день ему дали прочесть постановление о заключении под стражу, качественно отметелили напоследок и, погрузив в «черный ворон», повезли в Кресты.