«Да уж, Джек-потрошитель, мать твою». — Майор промолчал, припарковался к сугробу и долго оттирал снегом руки от крови новых русских. Не сказать, чтобы его особо мучила совесть.

Самое удивительное, что к началу они не опоздали, успели даже купить программку и заангажировать бинокль. Давали «Лебединое озеро».

В зале как-то очень торжественно погас свет, стало слышно, как дирижер постучал палочкой о край пюпитра, и полились звуки божественной музыки, вышедшей из-под пера грешного и земного композитора. Поначалу майору было просто интересно, он внимательно смотрел на сцену, начиная улавливать некую гармонию в движениях танцоров. Однако постепенно все его внимание сосредоточилось на музыке, он почувствовал, как звуки приобретают цвет и форму, а мелодия, подобно хрустальной лестнице уводит душу в небесный храм блаженства. На глазах у Сарычева выступили слезы, и, словно озарение, он вдруг постиг, что истинному творцу дано не создавать, а слышать музыку планетных сфер и доносить до смертных. Время как бы остановилось для него, очнулся он, лишь когда многоцветье звуков угасло…

Не говоря ни слова, майор с Машей выстояли очередь в гардероб, оделись и неторопливо вышли к машине. Было холодно, в небе висел молочно-белый блин луны, казалось, что зима обосновалась в городе навсегда. Наконец выстуженный двигатель нагрелся в салоне потеплело, и, выжав сцепление, Сарычев плавно тронулся с места. Под колесами приятно хрустел снежок, бледный свет фонарей волшебно преобразил безлюдные ночные улицы, майору казалось, что они попали прямо в добрую сказку старого чудака Андерсена. Увы, едва он вывернул на Декабристов, раздался вой сирены и «семерку» обогнала «скорая», я впереди уже вовсю сверкал проблесковый маячок милицейского УАЗа.

Неподалеку от поребрика в кроваво-красном дымившемся снегу лежала молодая женщина, на которой из одежды были только черные чулки. На месте сердца у нее зияла страшная рваная рана.

— Господи, — от увиденного Машу заколотило. — Ну и зрелище. Чем же ее так угораздило-то?

— Не иначе как пушечным ядром. — Майору тоже стало не по себе, и всю оставшуюся дорогу он молчал, впрочем, как и его спутница, — вот тебе и сходили, пообщались с прекрасным!

Наконец приехали.

— Давай-ка я тебя провожу, — под впечатлением увиденного сразу же сказал майор. — Чтобы спалось спокойней.

Запарковав машину и машинально отметив, что одноухий уже куда-то отогнал свой «мерседес», он вдруг почувствовал, как в голове у него начал стремительно вращаться огромный раскаленный шар. От страшной боли на глаза навернулись слезы, однако, не подавая виду, он довел Машу до двери, подождал, пока она откроет замок, и, отказавшись от чая, внезапно ощутил, что начинает проваливаться в темноту.

Разбудило его громкое карканье. Огромный черный ворон сидел на ветке высокого, обожженного молнией дуба и, не отрываясь, смотрел на майора блестящими бусинками глаз. Повернув голову, Сарычев увидел уже знакомого длинноволосого старца и сразу вспомнил его имя — Свалидор. Только теперь тот был в длинной красной рубахе, перетянутой поясом с широким прямым мечом. Старец одновременно походил и на жреца, и на воина. Он сидел на замшелом, вросшем в землю валуне у самого края крутого песчаного обрыва, и голос его был таким же неторопливым и плавным, как желтые воды струившейся внизу реки.

— Сначала были два царства, — колючие глаза старца пронзительно смотрели на майора из-под густых, кустистых бровей, — бездна, провалившаяся на самое дно Мира, и Светожары — царство Огня, распростертое над ней. Первым из богов-гигантов был Сварог. Он правил Светожарами, но его огонь легко затухал в Бездне. Тогда Сварог создал Сварожича и разделил его на триединые части. Постигни — это основа всего.

Он еще не кончил говорить, а Сарычев уже представил изначалье Мира. Благодаря первичным силам Вселенной — Нагреванию и Охлаждению — был создан основной строительный материал — Энергия, которая дала понятие материи и духа, их разводя и вместе с тем объединяя.

Майор внезапно осознал, что всякое явление в природе при разложении на противодействующие силы рождает неизбежно третью, барьерную, которая всегда усиливает и скрепляет полюса. Он понял, что для жизни более важны не крайности — «добро» и «зло», а то, что их уравновешивает, — справедливость. Так и настоящий воин триедин во всем, он и буйный Ярило, и рассудительный Перун, и мужественный, не знающий сомнений несгибаемый Троян. Только так и никак иначе возможно победить врага. Тихо трепетала листва на столетних дубах, по небу плыл в вечном коловращении лучезарный Даждь-бог. Седобородый из-под руки глянул на небо.

— Запомни, настоящий воин плывет посередине, не приставая к берегам. А по течению он движется или против, зависит только от него. Только от него зависит, возьмет ли огненный Семаргл его в чащобы Ирия[89]…

Сказал и, легко поднявшись, пошел в глубь дубравы, постепенно исчезая из виду.

Опять закаркал ворон, и Сарычев с удивлением обнаружил, что лежит под одеялом. Рядом неслышно дышала Маша, и майор ощутил ее запах — свежескошенного сена, полевых цветов, теплой земли. Он попробовал встать и чуть не закричал. Казалось, голова наполнена множеством стальных шаров, которые бьются и перекатываются при малейшем движения. Все-таки он поднялся, медленно, стараясь не разбудить Машу, оделся, вышел в коридор и, накинув пальто, захлопнул за собой дверь. Так плохо ему еще никогда не было. Уцепившись за перила двумя руками, чтобы лестница не качалась, Сарычев добрых полчаса спускался с третьего этажа. Ночная стужа заставила его трястись от холода, однако в машине ему внезапно сделалось необыкновенно жарко, он взмок как мышь и, осознав, что ехать не может, вытащил ключ зажигания. Мгновение — и его вновь поглотила тьма.

На подворье беззлобно забрехал куцый кобель Шарок, и Сарычев услышал, как Петька Батин закричал истошно:

— Утаман, а утаман!

Майор сунул за правое голенище крепкого свиного сапога многократно точеный нож-кишкоправ, надел шапку и, бухнув дверью, громко отозвался:

— Будя орать-то, будя.

Увидав, что вся артель уже в сборе, он потишел и подмигнул веселым карим глазом:

— А что, обчество, наломаем бока заричанским?

— Намнем, коли пуп выдюжит, — рассудительно заметил Митяй Худоба — первый кузнец в округе, прозванный за свой зубодробительный «прямой с подтока» дядей Чеканом.

Ох, простой был мужик, что в голове, то и на языке. А ведь правду сказал — заричанские-то артельщики не пальцем деланные и щи не лаптем хлебают. Уж как поединщики-то на всю округу славятся своей силой да изворотливостью, не напрасно, видать, проживает у них в деревне кривой бобыль Афоня. Отец его, Василь Кириллыч, бывало, встанет на пути летящей навстречу тройки и со всего плеча ударом кулачища в торец оглобли так и завалит ее набок. Сынок, знамо, пожижей будет, но кирпичи из печей вышибать, а ежели приспичит, и дух из поединщиков, весьма горазд. Конечно, бобыля в ватагу не возьмешь — несовместно, а вот набраться у него, как путево винтить «подкрут в подвяз» или «мзень» заделать, тут уж сам Бог велел. Так что «ломаться» с заричанскими — это не Маньку за огузок лапать.