Они замолкают, оставаясь наедине со своими мыслями, и песок пылает под их ногами. Израиль вскакивает, подает ей руку, и они бегут по мягкому бесшумному песку, и глаза их прикованы к крабам и раковинам, выброшенным прибоем. Медленно солнце склоняется к кромке вод. С одинокой скалы, без единого живого существа вокруг, они наблюдает за столь же одиноким багровым шаром, закатывающимся за водами, кажущимися, по сравнению с ним, огромной зеркальной лужей. Нити их мыслей тянутся за двумя большими черными кораблями, пересекающими гигантское пятно водного пространства. Покой, исходящий от Израиля, вселяет в нее надежду. Слабеющие лучи солнца мимолетно облекают их тела алым покрывалом. Переживание этого дня продолжится письмом:

Израиль,

это письмо должно было уже быть у тебя. Ты, вероятнее всего, ждешь его и не знаешь, что со мной случилось. Обещала и не выполняю обещанного. Просто работа меня заела. Но это пройдет. Пишу, чтобы ты не сердился. Прекрасно было в Тель-Авиве, рядом с тобой. На душе моей стало легко после того, что я тебе исповедалась, но расстаться с тобой было тяжело, словно мы уезжаем далеко-далеко друг от друга. Очень хотелось остаться с тобой, положить голову между твоими ладонями, и немного отдохнуть от всего, что прошло надо мной. Так я и вернулась домой с тоской в сердце и отчаянным желанием снова встретиться с тобой.

Между тем, я занимаюсь темой экзистенциализма, желая создать в себе человека, верного этому учению. Пока не преуспела. Каким должен быть такой человек? Отчаявшимся от своего времени, от отсутствия веры в иное будущее, и потому – циничным и озлобленным? Посмотрим. Во всяком случае, пока я только читаю, думаю и не пишу. Всё это еще не дозрело до письма.

Сейчас десять часов вечера. В письме ты спрашиваешь, что я делаю в этот час. Сижу одиноко в своей башне. Час назад закончила работу, немного почитаю и пойду спать. Буду думать о тебе и желать прикосновения твоей руки. Может быть, усну. А ты? Сегодня была тяжкая жара, и я думала о том, как ты ее переносишь, не страдаешь ли ты? В пятницу я к тебе приеду. Постараюсь приехать как можно раньше.

Твоя Наоми

“Без возможности писать нет мне существования. Жизнь моя не будет стоить шкурки от чеснока”, – говорит она ему.

“Судьба писателя нелегка. Сможешь ли ты ее выдержать?”

Израиля беспокоит ее хрупкость. Он предостерегает ее от слишком большого желания убедить себя в своем таланте. Нередко это может обернуться тяжким разочарованием. Художник, обнаруживший ограниченность своего таланта, – верный кандидат в дом умалишенных. Под ее настойчивым взглядом он обещает определить, писательница ли она, поэтесса, или просто умница без особых литературных способностей. Пишет она неплохие рассказы, но ей следует хранить себя от самообмана и разочарования.

Первым делом, объясняет он, писатель должен уметь различать вещи логически и видеть их в высшей их простоте при переходе от прозы к лирике, оценить эту “непростую простоту”, чтобы осознать в себе силы стать большой писательницей.

“Наоми, не обижайся на мои мнения и наставления”, – говорит он, видя напряжение в ее глазах, – “я не Бог. Может быть, и ошибаюсь.

Подумай о том, когда последний раз мы всерьез обсуждали важность и силу абстракции, той самой простоты, которая и является подлинной литературой”.

Оберегая ее от горького разочарования, он расхваливает роман Франца Верфеля “Муса Дадж”, но, при этом, отмечает, что роман этот не отличается простотой, как и “Анна Каренина” Толстого. А вот, в романе “Война и мир” Толстой достиг высочайшего уровня простоты. Израиль говорит, что анализировал двадцать стихотворений Леи Гольдберг, пока не убедился и признал публично, что она большая поэтесса.

Снедающее его любопытство заставило показать ей длинное стихотворение, тут же нацарапанное им на бумаге, и попросить ее определить, какая строфа проста, а какая прозаична и далека от фантазий.

“Да, детка, у тебя необыкновенная способность к абстрагированию, и все задатки стать большой писательницей”. Он погладил ее по волосам. Его не оставляло ощущение, что она – несозревший плод, сырье, которому надо придать форму. Она умна, интеллигентна, и ее литературный талант, несомненен. Но талант этот следует воспитывать и направлять. Первым делом, необходимо установить внутреннее равновесие в ее неспокойной и запутанной жизни. Внутренняя слабость всецело владеет ею. Она скачет от дела к делу, не приводя хотя бы в некоторую стройность свои мысли. Она думает о разных вещах одновременно. Она широко образована, но, можно сказать, исторические причины заставили ее приобрести образование спонтанно, не упорядоченно и не систематично. По его мнению, умный творец не воздвигает горы на волоске, каким бы широким образованием он не обладал. Но чем более он образован, тем глубже будет его творение”. Еще одному важному правилу он учит ее: “Логика приводит мысли в порядок. Велика роль логики в жизни. Ты должна стоять над вещами и не быть эмоционально замешана в объективный ход событий. Не превращай объективное в личное”.

Израиль твердо решил развивать ее, как писательницу. На семинаре в Гиват Ахавива он поставил перед ней картину:

“Посмотри на образ и определи его”.

Она взглянула на решительное лицо Наполеона, сидящего верхом на коне и сказала: “Это образ решительного человека, всецело живущего войной, рвущегося в бой, или еще не остывшего после боя”.

“Это – слишком детское определение. Углубись. Определи его характер, как будто ты с ним знакома многие годы”, – жестко сказал он приказным тоном. Она сказала, что человек этот – эгоист, ничего и никого не берет в рассчет. Он привык, чтобы все перед ним преклонялись, и требует этого от любого, с кем сталкивается. Этого человека надо остерегаться. Она, Наоми, не хотела бы встречаться с этим человеком.

“Так ты и должна вести себя со всеми, Наоми: определять заранее каждого, с кем предстоит сблизиться”.

Он обратил ее внимание на ноги Наполеона, вжатые в живот коня и руки, обращенные в сторону: “Движения ног свидетельствуют о том, что этот человек вечно ищет опору. На этой картине Наполеон вовсе не мужественный человек, а большой трус. Он страдает от недостатка уверенности и сильной похоти. Погляди, как он сидит на коне. Движения его рук синхронны с движением ног. И это говорит об устойчивости или поиске устойчивости”.

В другой раз Израиль взял альбом с серией портретов женщины в разные годы ее жизни и попросил Наоми определить ее характер, стать, поведение, все, что составляет природу человека. Она сразу узнала Дезире, определила взлеты и падения в настроении души дочери богатого торговца шелком из