Штаны, старые верные штаны, решили уйти красиво и, когда от них уже никто ничего не ждал, совершили героический акт самопожертвования. Согреть они уже не могли, но решили оставаться преданными до конца, поэтому закрыли своим старым телом все вещи хозяина, включая новые штаны. И вот, потратив последние силы, они лежат, еле дыша, в ванне и смиренно ждут, когда их кинут в мешок для мусора…

Два часа Леша отскребал джем со старых штанов. Джем оказался удивительно липучим, с мерзкими рыжими волокнами, которые цеплялись за ткань и отдирались только ногтями. Тяжелые штанины безжизненно обвисали в его руках. «Нет, — бормотал он, — нет, не сегодня…»

Утром штаны подсохли и выглядели как больной после реанимации — слабыми, мятыми, бледными, но живыми. Леша отгладил их и положил в шкаф. До следующего сезона.

Законопроектор

Я человек очень простой и говорю запросто. Предки мои тоже из-под сохи, я из семьи простейших. Чужих доходов не имели, жили собственными отходами, из них своими руками я себя и сделал. Рос, развивался и ходил — все только под себя. Ничем лишним не думал, в университетах не кончал, из-под младых ногтей матери впитал и до сих пор не обсохло. Так что я человек прямой, извилины у меня прямые, и мысли, которые я ими откладываю, тоже прямые. Не зря таких, как я, народ выгоняет в депутаты.

И вот мой первый законопроект.

Предлагаю запретить все плохое.

Объясню, как шла моя мысль по-большому. Все проблемы современного общества натекают из плохих вещей — пьянства, наркомании, фашизма, экстремизма, гомосексуализма и украинских остапо-бендеровцев. Если их всех запретить, то они исчезнут.

Но надо копать выше!

Плохие вещи делаются плохими людьми. Предлагаю запретить и аннулировать плохих людей.

Что я имею ввести под плохими людьми? Если государство видит, что гражданин номер такой-то свободный по такой-то статье сделал что-то плохое — гомосексуализм или фашизм, хотя это примерно один и тот же экстремизм, — значит он плохой. Вы установили слежку за моей логикой? Это все не так попросту, что я тут из себя излагаю. Сделал плохое, значит, плохой, вычеркиваем из поголовья, не обессы.

Далее движемся вспять по моему законопроектору.

Человек плохой, еще и если он сказал плохое. Внимание, тут клейкий момент. Говорить плохое — это значит говорить о плохом. Если запретить говорить о плохом, оно исчезнет! Не говорим про наркоманию, значит, ее нету. Даже само слово надо чтобы нельзя было. Кто про фашизм написал или слово «фашист» употребил, тот самый фашист и есть. Вообще все плохие слова надо запретить, а оставить только хорошие — Родина, Патриотизм, Закон, Крым, Семья, Победа, Ветеран, Безопасность, Стабильность. И чтобы все с большой буквы — так удобнее различать хорошие от плохих. Если только ими мысль выражать, плохого не скажешь, как ни старайся. Если трудно, можно прилагательных слов добавить — Суверенный, Национальный, Старинный, Великий и Всенародный.

Плохое тогда никак не сможет просочиться — ни людей нет, которые его делают или говорят, ни даже слов таких, чтобы описать.

Но как говорил в рифму философ Сократ, я мыслю, значит, виноват. Поэтому заодно надо запретить плохие слова думать. Кто их думает, у того лицо становится такое… как бы не наше лицо, не торжественное. По лицу узнаем и того — по Всенародным Законам Национальной Безопасности — в расход.

Так должны работать законы не покладая спущенных рукавов. Но не работают! Многие законы у нас не очень укоснительно выполняют себя до твердого конца, а просто приняты для какой-то галочки. С этим вопросом мы должны равняться смирно на законы физики, как это делал Ньютон, хоть он и Исаак, но у нас все нации почему-то равны, даже эта. Таким образцом предлагаю приравнять законы России к законам физики на всей ее территории России, включая на всякий случай Белоруссию, выходные и праздничные дни. Тогда они сами начнут выполняться, как яблоко падает на голову этого Исаака. На головы русских людей яблоки просто так не падают, но с этим мы завтра разберемся на босу голову.

Вот такой законный проект вышел из меня, он пока жидкий, но я его чую. Как говорится, лиха беда — отворяй ворота.

Спасибо за аплодисментовку!

Саша Филипенко

Идеальная пара

Москва, Ленинградский вокзал, перрон. По обе стороны платформы, готовые отправиться в город Блока, Лихачева и Стаса Пьехи, досматривают последние сны начищенные до блеска «Сапсаны». Петербуржцы уже внутри, москвичи, как всегда, опаздывают. У второго вагона молодая пара. Он похож на Урганта, она — на его поклонницу. Он высокий, она встает на носочки, чтобы его поцеловать. Она не хочет прощаться — он расстался с ней уже месяцев девять как, но всё забывает об этом сказать.

— Милый, ты будешь скучать?

— Конечно, как по Мамаеву с Кокориным.

— Любимый, ну я же серьезно!

— Буду, — уверенно врет он. В это мгновение к вагону подходит еще одна пара. Женщина напоминает ему Дапкунайте, мужчина — Машкова. Ей идет улыбаться, ему вообще ничего не идет, поэтому он заправляет джинсы в ботинки и носит водолазку. Дело обстоит в Москве, поэтому водолазка, а не бадлон. По долгу службы он почвенник и консерватор. Она живет с ним уже одиннадцать лет и, значит, считай, молодая вдова. Та, что похожа на Дапкунайте, сразу нравится тому, что похож на Урганта. В ней что-то есть. Только бы она поехала одна, думает он, и так и случается. Он прощается с любимой, она с любимым и, войдя в вагон, незнакомцы оказываются на соседних местах.

— Добрый вечер! — заталкивая чехол с рубашками на верхнюю полку, здоровается он.

— Добрый! — с улыбкой на миллион отвечает она.

Присаживаясь, он берет с места в карьер:

— Могу я подвезти вас в Петербурге? У меня, между прочим, «мерседес»!

— У меня тоже.

— Но у вас же, наверное, не на газу?

Она улыбается.

— Не буду приукрашивать собственные финансовые возможности, — продолжает шутить он, — мне его отец подарил. На тридцатилетие. Папа решил, что будет символично, если машина окажется моей ровесницей. Отличный, кстати сказать, автомобиль. Единственная его проблема — неработающие правые подворотники. Но (!) я давно научился выстраивать маршрут по Петербургу так, чтобы всегда поворачивать налево…

Ей нравится, как он шутит. Она даже не скрывает этого и не отвлекается на телефон.

— До сих пор, — будто бы разговаривая с самим собой, задается вопросом он, — гадаю: где батя его нашел?!

— Быть может, купил?

— Нет, мой отец никогда ничего не покупает.