Но она отвлеклась. Последний час она рассказывала ему во всех подробностях, как кошмарен был ее брак. О том, какое Байрон чудовище, о том, как упорно он нарушал ее личные границы, в том числе самые сокровенные – череп, например.

– Так вот, о микрочипе, – продолжала она, возвращаясь к теме. – Он хотел его вставить вот сюдашеньки, – она почувствовала, что коснулась лба рукой, палец – ее собственный? черт разберет – залез в ушную раковину. Попытки сесть прямо не увенчались успехом. Как будто штаны Ливера были магнитами, а ей в щеки вшили металлическую стружку.

– Есть тут туалет?

– Да, мэм, – ответил он. – Достаточно просторный, чтобы перепихнуться. Достаточно уютный, чтобы было романтично. Вас проводить?

Хейзел помотала головой.

– Я сейчас вернусь, – сказала она. Имея в виду, что не вернется никогда – ни на колени к Ливеру, ни в «Запятнанную розу». Потому что, скорее всего, будет мертва.

Давненько она не пила такой поганый алкоголь: во рту как будто остался песок. Но это к лучшему, напомнила она себе. Ей нужно было смыть с себя байроновскую непрошибаемую ауру стерильности – и она преуспела. Когда она рыгнула, запах был как у самого перебродившего персика в мире, плавающего в жидкости для зажигалок.

Хейзел как будто заново родилась, она шла домой на забывших все на свете ногах. Добравшись до входа в свое укрытие, «Тихий уголок», она решила, что дальше можно и доползти. Некоторое время ее рвало в соседскую клумбу в виде колодца желаний из искусственного камня, что, наверное, могло сойти за бросание монетки, так что она решила на всякий случай загадать желание.

«О вселенная, – подумала она, – пожалуйста, позволь мне узнать, как живут самые обычные люди. Без интерфейсов, вечного мониторинга и говорящего душа. Также, пожалуйста, дай мне прожить достаточно долго, чтобы построить свою собственную взрослую жизнь, пусть и самую жалкую».

Она проползла еще несколько метров, прежде чем вырубиться у усыпительно журчащего фонтана миссис Фенниган. Сон захватил Хейзел – и она ничего не могла поделать – как только ее мозг уловил звук бегущей воды. Наравне с пением птиц, журчание ручья было одним из ее любимых режимов на колонке для сна и медитаций. В смысле, на ее бывшей колонке.

В парк на полной скорости въехала скорая с включенными сиренами – на тело на соседней лужайке никто не обратил внимания: всего лишь смерть в старичковом районе, рутина да и только. Хейзел посмотрела на небо: рыхлые облака перекрыли луну. Было уже очень поздно. Она поднялась на колени и попыталась встать, но ее все еще мучала интоксикация. Даже хуже, чем до того, как она вырубилась. Ее взгляд остановился на многообещающем садовом шланге, который висел на соседнем трейлере в нескольких метрах от нее.

– Вода! – провозгласила она, но тут же решила, что пока будет лучше молчать. Заговорить было стратегической ошибкой. Сначала она просто поливала лицо из шланга, а потом стала лакать воду из струи – почему ей казалось, что язык отек? – не открывая глаз. Когда она пришла в себя достаточно, чтобы вернулась способность мыслить, она поняла, что не уверена, намокли ли ее штаны из-за шланга или по другой причине, поэтому еще пару минут поливала и их тоже, просто на всякий случай. Папа будет волноваться, если она придет домой утром в мокрой насквозь одежде. Уж точно. Это придало ей сил добраться до примыкающей к веранде комнаты, пока он не проснулся.

После пары неудачных попыток Хейзел удалось на четвереньках перебраться на другую сторону улицы, но кривая ее пути привела ее прямиком к садовому фламинго, в которого она впилилась головой.

Внезапно раздувшаяся луна засияла ярко, как прожектор. Фламинго, с его поджатой пластиковой ногой, напомнил ей вставшего на одно колено Байрона, и воспоминание захватило ее. Так он преподнес ей микрочип, который хотел вживить ей в мозг: он решил коварно облечь все в псевдоромантическую форму – положил чип в обшитую бархатом коробочку для кольца и, изложив свое предложение насчет их совместных нейрохирургических изменений, встал на одно колено, откинул крышку и сказал: «Хейзел Грин, ты согласна стать со мной одним целым?»

Даже смокинг нацепил.

Конечно, все это ему присоветовали в исследовательском отделе – взять привычный социальный скрипт, по которому она должна смущаться, восхищаться, чувствовать себя любимой; она должна была броситься к нему в объятья с радостным «Да!» и даже, может быть, расплакаться.

Когда ничего из списка не последовало, Байрону не пришло в голову ничего лучше, чем просто подождать. Скорее всего, он решил, что предложение Хейзел поразило, причем в самом лучшем смысле, что она просто в замешательстве и ей нужно время, чтобы все осознать. Может понадобиться много времени, правда? Для такого знаменательного предложения. Байрон так и стоял на одном колене с протянутой рукой на протяжении всего их спора; он искренне верил, что его поза – главный аргумент, который должен Хейзел переубедить. Он так и не поднялся с пола, убежденный, что, если он простоит подольше в позе, подчеркивающей искренность его привязанности, все вернется на круги своя, когда Хейзел развернулась и вышла из комнаты. Ей было противно, она плакала, а он кричал ей вслед: «Хейзел, подожди, просто подумай! Разве любовь – это не прогресс? Что есть любовь? Что есть любовь?»

Взревев как росомаха, она набросилась на фламинго и повалила его на землю. Обхватив его туловище одной рукой, другой она схватила его за длинную шею и, опираясь на него как на весло, выпрямилась и пошла дальше. Большинство дворов, через которые им предстояло пройти, были снаряжены лампами с датчиками движения: когда они проходили мимо или пересекали особенно яркую полосу лунного света, стеклянный глаз фламинго как будто загорался и смотрел на нее со злостью и недоумением.

Хейзел беспокоилась, что он совсем не рад принудительному переселению. «Завтра я верну тебя на место» – соврала она. Даже если она и доживет до завтра, возвращать фламинго она не собирается. Конечно, птица была ненастоящей, да и Хейзел никогда не фанатела от охоты, но она одолела фламинго, призвав всю свою ненависть к Байрону, и ей было приятно считать, что теперь он – ее трофей.

– Ты как Диана, подружка моего отца, – утешила Хейзел фламинго. Может быть, кукла и садовое украшение смогут найти общий язык. Ей хотелось бы, чтобы папа делал вид, что фламинго настоящий, раз уж ей приходится делать вид, что кукла настоящая.

Кроме того, общение с компаньонкой явно пошло на пользу папиной менталке. Может быть, притвориться, что птица ее понимает, и тоже сделать ее своей возлюбленной наперсницей – на самом деле отличная идея.

– Ты и я, совсем ненадолго, – сказала Хейзел фламинго. – Давай попробуем.

Когда они дошли до входа в дом, Хейзел подумалось, что надо предупредить птицу, чего ждать внутри, как она предупредила бы товарища, который помог ей пьяной доковылять до дома.

– Шуметь нельзя, – прошептала она, – папа спит. Нам встретятся препятствия, на них надо постараться не наткнуться, например, деревянный ящик, который ты можешь принять за гроб, но это не гроб.