себя. И когда белым детективам нужно было анонимно позвонить на какой-нибудь адрес в Западном Балтиморе, чтобы узнать, дома ли разыскиваемый подозреваемый, от помощи Эджертона энергично открещивались.

– Только не ты, Гарри. Нам нужен тот, кто говорит как черный.

Еще больше Эджертон отбился от коллектива из-за сотрудничества с Эдом Бернсом, с которым его направили в Управление по борьбе с наркотиками для ведения расследования, сожравшего два года. Все началось, когда Бернс узнал имя крупного наркодельца, заказавшего мокруху своей подружки. Не в силах доказать его вину, Бернс и Эджертон несколько месяцев вели прослушку телефонов и наблюдение за электронными средствами, после чего посадили дилера за продажу наркотиков на тридцать лет без права на досрочное. Для Эджертона это было что-то вроде заявления, решительного ответа организованной наркопреступности, что заказные убийства не останутся безнаказанными.

Это был убедительный аргумент. Считалось, что почти половина убийств в Балтиморе связана с употреблением или продажей наркотиков, но уровень их раскрываемости исторически ниже, чем в делах с почти любым другим мотивом. И все же методология убойного отдела не менялась: детективы работали по наркоубийствам независимо друг от друга, как и по любым другим. А Бернс и Эджертон заявили, что преступления в городе взаимосвязаны и сократить их – или того лучше, предотвратить, – можно, только ударив по крупным наркоорганизациям. С этой точки зрения, неуклонное насилие городских наркокругов обнажало слабости отдела убийств – а именно, что расследования ведутся отдельно, бессистемно и постфактум. Через два года после первого дела в УБН Эджертон и Бернс снова доказали свою правоту, когда целый год прослушивали организацию, которой причислялся десяток убийств и покушений в проджекте Мерфи-Хоумс. Пока детективы следовали традиционному подходу, все нападения с огнестрельным оружием так и оставались открытыми, но в результате этого продолжительного расследования четыре убийства закрыли, а ключевые фигуранты получили двойные пожизненные.

Это было хирургическое правоохранение – но другие детективы не преминули заметить, что два расследования сожрали три года, и на большую часть этого времени оголились две группы, оставшиеся без своих детективов. Кому-то все равно надо было отвечать на телефон, и, пока Эджертон работал в полевом штабе УБН, на других членов его группы – Кинкейда и Гарви, Макаллистера и Боумена – свалилось больше огнестрелов, больше сомнительных смертей, больше самоубийств, больше убийств. Продолжительные отсутствия еще сильнее оттолкнули Эджертона от остальных детективов.

Эд Бернс, верный себе, сейчас был переброшен на масштабное расследование ФБР по наркоорганизации в проджектах Лексингтон-террас – в общем счете оно тоже займет два года. Сначала Эджертон работал с ним, но два месяца назад после скандального спора федеральных и местных руководителей из-за бюджета его сдали обратно в убойный. И то, что теперь Эджертон в обычной ротации и набивает рапорт по такому рутинному и недраматичному происшествию, как суицид, служит источником веселья для всей смены.

– Гарри, что это ты там печатаешь?

– Гарри, ты что, ответил на вызов?

– Гарри, у тебя что, большое расследование?

– Скоро тебя снова командируют, Гарри?

Эджертон закуривает и смеется. После своих специальных назначений он ничего другого и не ожидал.

– Смешно, смешно, – отвечает он все еще с улыбкой. – С вами просто со смеху помрешь.

Боб Боумен, с документами под мышкой, по пути к другой пишмашинке наклоняется и смотрит на заголовок Эджертона.

– Самоубийство? Гарри, ты ездил на самоубийство?

– Да, – подыгрывает Эджертон. – Вот видишь, что бывает, если отвечать на вызовы?

– Наверняка это в первый и последний раз.

– Хотелось бы верить.

– Я и не знал, что тебя пускают на самоубийства. Я думал, ты у нас теперь важняк.

– Да вот побираюсь теперь.

– Эй, Родж, – говорит Боумен, когда в офис заходит сержант, – а ты знал, что Гарри ездил на самоубийство?

Роджер Нолан только улыбается в ответ. Может, Эджертон и трудный ребенок, зато хороший детектив, Нолан это знает и терпит его тараканов. К тому же у Эджертона на руках не только это простое самоубийство: ему же досталось первое убийство года в группе Нолана – особо жестокое нападение с холодным оружием на Северо-Западе, которое отказывалось раскрываться так просто.

В начале полуночной смены две недели назад Эджертон познакомился с Брендой Томпсон – толстой женщиной с грустным лицом, которая завершила двадцать восьмой год жизни на заднем сиденье четырехдверного «доджа», пыхтящего на холостом ходу рядом с автобусной остановкой и таксофоном в квартале 2400 по Гаррисон-бульвару.

Место преступления, по сути, ограничивалось «доджем» – жертва развалилась на заднем сиденье, ее рубашка и лифчик задраны, обнажая грудь и живот с более чем десятком ножевых ранений. На пол убийца вывернул содержимое ее сумочки, что указывало на ограбление. Кроме этого, других улик в машине не нашли – ни отпечатков, ни волос, ни волокон ткани, ни кожи или крови под ногтями жертвы, ничего. Без свидетелей Эджертону это предстояло разгребать долго.

Две недели он шел в обратном порядке от последних часов Бренды Томпсон, узнав, что в ночь убийства она забрала деньги у молодых уличных дилеров на Пенсильвания-авеню, продававших героин ее мужа. Наркотики – это один мотив, но Эджертон не мог списать и обычное ограбление. На самом деле как раз сегодня он ходил в отдел ограблений по соседству, поднимал все нападения с ножом на Северо-Западе в поисках даже призрачных зацепок.

То, что Эджертон расследует новое убийство, мало что меняет. Как и то, что он без жалоб группе поехал на самоубийство. Его загрузка по-прежнему раздражает сослуживцев, особенно Боумена и Кинкейда. Роджер Нолан, будучи их сержантом, понимает, что дальше будет только хуже. А его работа – не давать детективам грызться, поэтому сержант, слушая перебранки, лучше других понимает, что в каждой шутке есть только доля шутки.

Например, Боумен никак не может уняться:

– До чего мы докатились, раз теперь даже Гарри приходится выезжать на самоубийство.

– Не переживай, – бормочет Эджертон, вынимая листок из печатной машинки, – на этом я исчерпал свою квоту на год.

Тут даже Боумен не может не рассмеяться.

2

Четверг, 4 февраля

Только кажется, что это слезы; дождевая вода, скопившаяся в глазах, сбегает мелкими каплями. Темное-карие, они широко распахнуты, смотрят в сторону над сырым асфальтом; угольно-черные волосы обрамляют темно-коричневую кожу, высокие скулы и курносый носик. Губы приоткрыты, искривлены смутным недовольством. Красива даже сейчас.

Она лежит на левом боку, изогнув спину, подвернув одну ногу под другую. Правая рука – над головой, левая вытянута, тонкие изящные пальчики стремятся по асфальту к чему-то, кому-то, кого уже нет.

На ней красный виниловый дождевик. Штаны