легонько гладил пальцем, иногда даже произносил что-то — подбадривал, утешал. Обещал, что вылечит их, вот только вырастет, говорил, что скоро они смогут летать. И когда камушек согревался у него в ладони и как будто успокаивался, он клал его в карман к другим, тоже недавно спасенным камушкам.

ТЕО

Всегда ли мать была такой: взвинченной, остро реагирующей на все, вспыльчивой, опасной? Он не знает. Теперь он не льнет к ней, сидя у телевизора, не обнимает за шею, желая спокойной ночи, не дает потрепать себя по щеке. Он больше не целует ее. Он вырос и сторонится ее тела.

С тех пор, как она перестала плакать, у нее всегда это напряженное лицо, поджатые губы, настороженный взгляд. Она всегда начеку, готова к обороне, к ответу, к скандалу. Она ничего не упустит. Она редко смеется, но если вдруг случится такое, как на прошлой неделе, когда к ней на ужин пришла подруга, он просто любуется ее лицом, которое вдруг становится добрее и молодеет.

Но главное, он чувствует, что мать продолжает носить в себе сгусток ненависти, он так и не рассосался. Он никуда не делся, и достаточно нескольких слов, чтобы он лопнул и снова потек густой черной кровью. Тео знает, что ненависть — результат нагноившейся раны.

Вернувшись к ней после недели, проведенной у отца, сложив одежду в корзину с грязным бельем и приняв душ, соскоблив с себя все следы врага, он может выйти к ней. И каждый раз именно в этот момент ему хочется приблизиться к матери и тихо во всем признаться. Если б можно было сказать ей, как ему страшно за отца, как мучительно видеть, что безволие гнетет его и не дает подняться с земли. Он знает, что отец с каждым днем все ближе к опасной черте, из-за которой нет возврата. Ему хочется укрыться в материнских объятиях.

С облегчением ощутить привычный запах духов. Но он всегда наталкивается на эту напряженную спину, руки по швам или быстрые, резкие жесты; она его не обнимет, ей и смотреть на него невмоготу, все силы потратила на то, чтобы как-то пустить в свои владения сына, вернувшегося из ненавистной страны. И он опять сдается. Он и в этот раз ничего не скажет.

Ничего. Все устроится. Отцу станет лучше. Он ему поможет.

На следующей неделе он не позволит себе пасть духом. Он не оставит валяться мятые бумажки и стопки тарелок, он протрет стол губкой и выкинет баночки из-под йогуртов. А потом включит компьютер и на специальных сайтах станет искать для отца вакансии, он введет параметры поиска, он позовет отца, чтобы тот посмотрел.

Иногда он спрашивает себя, а надо ли вообще становиться взрослым. Стоит ли игра свеч, как сказала бы бабушка, которая выписывает в столбик аргументы за и против, а потом разделяет их жирной чертой, проведенной по линейке, когда надо принять важное решение. Вот если решать, взрослеть или нет, равноценны ли две колонки?

Алкоголь, в отличие от большинства продуктов, не переваривается. Он напрямую переходит из пищевода в кровеносные сосуды. Только малая часть молекул алкоголя расщепляется ферментами кишечника, то есть дробится на более мелкие фрагменты. Остальное проникает сквозь стенку желудка и тонкий кишечник и сразу разносится кровью. За несколько минут кровь доставляет алкоголь во все части тела. Они это видели на уроке мадам Дестре.

Быстрее всего эффект ощущается в мозгу. Беспокойство и страх снижаются, иногда исчезают совсем. Они сменяются лихорадочным возбуждением, которое может длиться несколько часов.

Но Тео нужно другое.

Он хотел бы достичь той стадии, когда мозг отключается. Напиться до потери сознания. Чтобы прекратился наконец этот пронзительный вой, который слышит он один, который возникает ночью, а иногда — среди бела дня.

Для этого нужно набрать четыре грамма алкоголя в крови. В его возрасте наверняка чуть меньше. Судя по тому, что он прочел в интернете, это зависит еще от того, что ел и как быстро пьешь.

Это называется алкогольной комой.

Ему нравятся эти слова: и как они звучат, и что сулят ему — момент растворения, исчезания, когда ты уже никому ничего не должен.

Но каждый раз, когда он к нему приближался, Тео начинало рвать, и цель оставалась недостигнутой.

ЭЛЕН

Тут у нас в коллеже вчера случилась целая история: похоже, кто-то из учеников повадился лазить за шкаф, которым перегорожен проем под спуском в столовую; вроде бы уборщица нашла там какие-то бумажки или еще что-то, чего неделю назад не было, и со ступенек лестницы оно туда попасть никак не могло. По ее словам, такое случается не в первый раз. Директор тут же отреагировал и распорядился полностью перекрыть доступ. Под шкаф запихали два мешка с цементом. Во-первых, ученики должны быть все время у нас под контролем и, значит, на виду, без всяких тайных закоулков, а во-вторых, вдруг бы кто-то застрял под шкафом, это же опасное дело. Когда мне показали место преступления, проникнуть туда было уже невозможно. Я подумала, каким надо быть тонким и ловким, чтобы пролезть под шкаф, и еще — это как надо было хотеть спрятаться. Во что бы то ни стало.

События такого рода обычно будоражат наш маленький мирок несколько дней подряд, и каждый тут же выступает со своим анализом или гипотезами, кто во что горазд. Надо же чем-то развлекаться.

В тот день Фредерик ждал меня после уроков. Он хотел со мной поговорить. По вторникам у нас занятия заканчиваются одновременно. Он сказал, что я кажусь ему напряженной, усталой. Он не знает, то ли вся эта история так на меня подействовала, то ли что-то другое, связанное с моими навязчивыми мыслями или запустившее их. Он так и сказал: навязчивые мысли. А я достаточно хорошо его знаю: если он употребляет какой-то термин, то полностью осознает его значение.

Несколько лет назад Фредерик обнял меня. Все только что вышли с жуткого, бесконечного педсовета, где мы с ним схлестнулись с остальными преподавателями третьего Е сразу по нескольким вопросам[1]. Я была совершенно измочалена. Надоело смотреть, как при определении профориентации учеников зачастую направляют по заведомо тупиковому пути просто потому, что соответствующий класс еще не заполнен, потому что так проще, потому что ребенок пристроен и нет риска, что родители заявятся в коллеж скандалить. Во время совета я несколько раз брала слово. Я удивлялась, возмущалась, оспаривала решения, я шла в бой, и