вспоминаю наши вечера счастливой близости в этой очаровательной малой гостиной, изысканном обрамлении изящной женщины. Мы испытывали тогда минуты полного счастья. Нам было невозможно в тот миг предвидеть или просто представить себе несчастья, ожидавшие нас в будущем.

* * *

С приближением Рождества на Мойке воцарялось большое оживление. Приготовления длились много дней. Взобравшись на лестницы, мы вместе со слугами украшали огромную елку, верхушка которой достигала потолка. Сверкание стеклянных шаров и «волос ангела» особенно очаровывало наших восточных домочадцев. Нетерпение возрастало с прибытием поставщиков, приносивших подарки, предназначенные для наших друзей. В день Рождества нашими гостями были в основном дети нашего возраста, приезжавшие с чемоданами для подарков. После раздачи подарков мы пили шоколад с вкуснейшими пирожными. Затем все дети собирались в зале для игр, где были «русские горки».

Мы много веселились, но праздник, как правило, оканчивался дракой, в которой я первый и участвовал, радуясь возможности поколотить тех из товарищей, которые мне не нравились и были слабее меня.

На следующий день устраивался другой праздник – для слуг и их семей. За месяц до него мать заводила лист, где всякий мог написать, какой подарок он хотел бы получить. Молодой араб Али, игравший роль приговоренного в памятном представлении в мавританском зале, попросил однажды «блестящую игрушку», имея в виду не что иное, как диадему из жемчуга и бриллиантов, которую мать надевала, отправляясь на бал в Зимний дворец. Али был буквально ослеплен, когда мать, всегда одевавшаяся просто, показалась ему в придворном туалете и усыпанная каменьями. Он несомненно принял ее за какое-то божество, поскольку распростерся перед ней, и потребовались неимоверные усилия, чтобы уговорить его оставить эту позу.

Пасха праздновалась с большой торжественностью. Ближайшие друзья и большинство слуг были с нами на службах Святой недели в нашей церкви, в том числе и на полночном богослужении, которое по православному обряду совершается в ночь перед Воскресением. После службы для многочисленных гостей устраивали ужин. Это пиршество всегда происходило в традициях Гаргантюа: молочный поросенок, гуси, фазаны. Лилось рекой шампанское, приносили пасхальные куличи, украшенные бумажными розами и окруженные горами крашеных яиц. На следующий день после такого пиршества мы почти все бывали больны.

После еды мы с родителями спускались в буфетную. Мать следила, чтобы слуги всегда были хорошо накормлены, и их стол почти не отличался от нашего. Мы желали им счастливой Пасхи и по старому русскому обычаю троекратно целовались с каждым.

Одной из причуд отца было постоянно менять столовую, мы почти каждый день обедали в другой комнате, что серьезно осложняло обслуживание. Мы с Николаем часто опаздывали и иной раз должны были обежать весь дом, прежде чем находили, где накрыт обед.

Родители держали открытый стол, и число приглашенных никогда не было известно заранее. Многие из тех, кто наводнял наш дом в часы трапез, часто с детьми, были людьми нуждающимися, они более или менее поддерживали свое существование за счет богатых семей, поочередно у них обедая. Этих можно было извинить. Других в меньшей степени, таких, например, как одна старая дама, очень богатая, владелица прекрасного дома, сделавшая правилом всегда есть у других. Она приезжала с большим опозданием и, входя, кричала с невероятным апломбом: «Еда дикарей окончена, я хочу завтракать спокойно!»

Генерал Бернов, о котором я говорил выше, и княжна Вера Голицына, подруга матери, терпеть не могли друг друга и не упускали случая за столом или в ином месте обменяться колкостями. Однажды вечером, когда генерал был особенно не в духе, он отказался проводить княжну домой, как было условлено. «Идите, – сказала она ему, – Вы всегда одинаково глупы как по приезде, так и по отъезде!» У нее был ревматизм в пальце правой руки, и она часто обсасывала этот палец, уверяя, что таким образом облегчает свои страдания. Я всегда отказывался целовать ей руку. Собственное безбрачие было темой постоянных се сожалений; «Мне жаль, что я осталась старой девой, – часто говорила она матери, – и никогда не узнаю, как это происходит».

В Петербурге жила одна старая дама, офицерская вдова, которая была постоянно влюблена в генерала, командовавшего кавалергардским полком. С этой особой преданностью форме сочеталось ее безобразие, отнимавшее у нее всякий шанс на взаимные чувства. Она усугубляла его, ужасно красясь и надевая русый парик. Когда отца назначили командовать кавалергардами, он получил в наследство и эту страсть, неотделимую от должности. Добрая дама преследовала его усердно и непрерывно. Она стояла у входа в клуб, куда он ходил после обеда, и посылала ему поцелуи, когда видела его в окне. Любовные письма, которые она ему посылала, подписывала: «Твоя фиалка». Летом она ездила на маневры в своей карете.

Великий князь Николай Михайлович внушил двойную страсть двум сестрам, старым девам, которых каждое утро видели шагающими по набережной перед его дворцом. Они всегда были одинаково одеты, их сопровождал слуга в ливрее, несший за ними меховые накидки, зонты и калоши. Они напоминали двух старых грифонов. Всякий раз, как перед дворцом великого князя проезжал кортеж, две старые безумицы делали глубокий реверанс.

Две другие сестры, столь же богатые, сколь и уродливые, жившие в провинции в длительном безбрачии, вбили себе в голову проникнуть в высшее петербургское общество. В расчете на грядущие приемы в столице ими был куплен прекрасный особняк. Они его крикливо меблировали, наняли великолепного метрдотеля, множество слуг разодели в яркие ливреи и, совершив все это, разослали приглашение в аристократические круги. Приглашение, полученное моими родителями, содержало следующее: «Дорогие князь и княгиня, чем голодать у себя, приходите обедать к нам в субботу в 8 часов». Родители из любопытства отправились на этот обед и нисколько не были удивлены, найдя там всех своих друзей.

Конечно, петербургское общество состояло не из одних кривляк. Все иностранцы, приезжавшие в Россию, дружно говорят, что встречали там множество интересных, образованных, значительных людей, великолепных собеседников. Если я неплохо знал чудаковатых и нелепых личностей, то это потому, что они забавляли отца. Я часто восхищался добротой и терпением матери, видевшей свой дом наполненный марионетками и принимавшей всех с неизменной приветливостью. Тем не менее, должен признаться, что унаследовал в некоторой степени эту склонность отца. Меня всегда тянуло не только к шутам, но и к неуравновешенным и полусумасшедшим. Я нахожу в их причудах самобытность и фантазию, недостающую многим, и это забавляет меня.

* * *

Каждый год на несколько зимних месяцев к нам в Петербург приезжала наша тетка Лазарева. Ее всегда сопровождали дети, Михаил, Владимир и Ирина, второй был примерно моего возраста. Я