должно было быть удачным — река делала в этом месте большой плавный изгиб, крутые берега, так что достаточно было сделать насыпь по прямой — и селение было бы защищено и от дикого зверя, и от врага-человека. А понимает ли лейтенант, что раскопки будут совершаться прямо на виду у той стороны? И что коварный враг может передавать информацию на тот берег? И что хотел такого тайного выведать у лейтенанта Громобоя весьма вероятный враг советской власти учитель Цекалов?

Иван мысленно передернул плечами — плечи тут же повторили движение мысли, как будто озябли… что делать, если от вопросов особиста веяло лагерным холодом? А теперь вот Аркадия к себе затребовал. Особист парень молодой — выслуживается. Врагов ищет. Настойчиво ищет. Такой обязательно найдет. Дотошный, как церковный староста. Лейтенант вытащил папиросу. Курить не очень-то хотелось, но как-то нервы надо было успокоить, вот и закурил. И то ли от курева, то ли от вида реки, которая несла свои воды к морю, не обращая на людей никакого внимания, но Ваня стал постепенно успокаиваться.

А вот Аркадию спокойствие только снилось. Разговор с командиром был коротким. Евдоким Андреевич только сообщил, что план мероприятий уже утвержден, что на смотре самодеятельности будут гости, в том числе из политотдела округа. Потом переспросил: все ли выверено, проверено, надежно? А вот эти — синеблузочники из города не подведут? Не будет стыдно перед гостями? Аркадий сказал, что не будет. И произнес это с полной уверенностью и спокойствием: он знал, о чем говорил. В его привычке не было пускать что-нибудь на самотек. Он пригласил этих ребят повинуясь какому-то непонятному импульсу, может быть, из-за девушки, той самой, Ребекки. Молодой человек сам еще не до конца понимал того своего поступка, того импульса, но ведь должно быть в жизни что-то, что не поддается пониманию и логике? И все-таки он не верил в необъяснимое. Аркадию казалось, что необъяснимых вещей не бывает, что чудо, как таковое, было отменено сразу же после Октябрьской революции. Ан вот оно, что-то необъяснимо похожее на чудо. Аркадий еще раз проследил за тем, как медленно щетинки усов его командира, вслед за губами расходятся — это Могилевчик неожиданно улыбнулся.

— Поговаривают, лейтенант, что неспроста у нас будут эти самые синеблузочники, зазноба там твоя появилась? Ну что же… Посмотрим, посмотрим…

И, не дожидаясь ответа смутившегося подчиненного, командир быстро развернулся, показывая этим движением, что разговор окончен. И так и не понял Аркадий, к чему было это «посмотрим»: к выступлению агитбригады или к «зазнобе», кто его, Могилевчика, поймет?

А ведь в штабе работают люди с юмором, — неожиданно подумал Аркадий, — надо же было послать Могилевчика служить в Могилев-на-Днестре? После этой мысли волнение Аркадия улеглось как-то само по себе. Он удивился еще, что этот легкий каламбур не пришел в его голову раньше.

Вот только в кабинете особиста молодому лейтенанту сразу же стало не до каламбуров. Они были почти ровесники, особист был даже на год-полтора младше Аркадия, а потому старался набрать внушительности, что при его щупленькой фигуре и каком-то невыразительном личике, скорченном сейчас в презрительную гримасу, было сложновато. Не помогала даже остроконечная бородка, которая должна была, по идее, придавать схожести с Железным Феликсом. Ему бы еще маузер на бок — так точно карикатура на Дзержинского в буржуазной прессе. При всем этом Макар Онуфриевич Корнеев был человеком с железной силой воли и железными же нервами. Аркадий знал, с каким лицом и, как говорят тут, в Могилеве, «с бледным видом» выходят от особиста самые стойкие командиры. Рядовые же вообще боялись оного, как огня. Макар Корнеев действительно был назначен недавно и действительно настроен «укрепить дисциплину» в вверенной ему части, путем выявления тайных врагов и предателей рабоче-крестьянской власти. Этот настрой стал чувствоваться настолько явно, что многие стали жалеть, что старый особист, которого считали чуть ли не упырем, сменился новым.

— Аркадий Арамович Григорянц? Я ведь прав? — голос особиста казался каким-то глуховатым, скользким, совершенно слизким, напоминающим тропу в суглинке после проливного дождя. Да и вся его фигурка, закрученная вокруг массивного письменного стола, казалась таким же скрученным слизняком, забравшимся на твой виноградник непрошенным гостем. Однако в этом кабинете именно Корнеев был хозяином. Именно тут он распоряжался судьбами людей, которым не повезло оказаться под пристальным взором молодого защитника революции.

— Так точно. Вы просили меня зайти.

— Я приказывал вам зайти, — почти безразличным тоном произнес Корнеев. — Но вы не слишком-то спешили. Согласитесь, для комсорга части опаздывать по приказу органов не слишком-то вежливо.

— Меня вызывал к себе командир части, — Аркадий чувствовал, что начинает вскипать.

— Ладно. Ладно. Не кипятитесь. К командиру, так к командиру. Понимаю. Заняты. Очень. На пару вопросов. Ответите. И свободны.

Макар Корнеев когда становился злым ничем свою злость и раздражительность старался не выдавать. Вот только говорить начинал короткими рубленными фразами, состоящими из одного — двух слов. Он не так давно в органах, но привык, что его слушают с опущенными глазами и стараются не возражать. Кроме Могилевчика. Но даже командир части никогда не ставил особиста на место при подчиненных, только с глазу на глаз. А тут молодой парень, который в армии всего ничего, а уже нос задирает. Ничего, сейчас начнет сопли вытирать.

— Я тут анкету вашу просматривал. Кое-что заинтересовало. Присаживайтесь. Будем разговаривать.

Аркадий сел на табурет напротив особиста. Табурет — это не стул. Если следователь по зубам съездит, с табуретки упал и предмет обстановки цел. А вот стул — он и поломаться может. Так что табурет в этом кабинете самое то, как и стул хозяина кабинета, такой еще называют венским, с высокой спинкой и округлым седалом. Простой и удобный.

— Родители.

— Что родители?

— Кто ваш отец.

— В анкете указано: сапожник.

— Простой сапожник.

— Простой сапожник.

— У него никогда своей мастерской не было?

— Почему? На себя работал.

— И работников у него не было? Одного? Двух? Или пятерых?

— Когда ребенком был — помогал ему в мастерской. А работу отец делал сам. Так что я не работник. И брат меньший ему помогал. Алексей. Но не работал.

— Учился делу?

— Нет. Он сейчас в школе еще учится.

— Значит, Арам Григорьянц — простой сапожник?

— Арам Кардгян. Мы с отцом давно не живем. Фамилия матери.

— Почему расстались?

— Это у родителей спросите. Не у меня.

— Отец детям помогает?

— Нет. Он беден.

— Неужели у армян отцы забывают детей?

— Не забывает. Но помочь не может. Это разные вещи. Он был ранен в боях с басмачами.

— Вот как? — Корнеев