— Нет, Лея, зачем ты так решила? Я здоров. Устал просто немного. Погладив ее по седой голове, Абрахам замолчал. Но потом решил, что все равно от жены беспокойства не скрыть. Так зачем притворяться?

— Вчера забрали Коваля.

— Это ваш агроном?

— Да.

— И что теперь?

— И теперь все будет так же… Что теперь? А что можно изменить? Остается только надеяться. И молиться.

И Абрахам замолчал. Лейза присела на краешек стула. Теперь ей было понятно странное состояние мужа. Всегда полный оптимизма, даже уставший, Абрахам никогда не опускал руки, а теперь он был прижат, приплющен, почти физически ощущая на себе удар неизвестной, но такой неотвратимой, угрозы. Кто знает, на кого укажет Михайло Коваль, и кто после этого еще окажется врагом в их небольшом совхозе, на кого упадет страшный меч пролетарского правосудия? А вот вспомнят Абраше его ученичество в лавке, что был приказчиком, что тогда? А ведь могут? Могут! И Лейза просто взяла руку мужа в свою, и так они сидели, довольно долго, пока мужчина не почувствовал, что это молчаливая и простая поддержка жены его совершенно успокоила. Тогда он встал и пошел спать. А Лейза осталась встречать девочек, которые все еще где-то гуляли.

Первой прибежала Эва. Было еще не очень поздно, Лейза несколько раз выходила на улицу и видела Эву в компании местных ребят. Они были все знакомые, за эту компанию Лейза не беспокоилась. Ведь Эвочка была очень молода, но пока что опасаться было нечего. Просто мама хотела, чтобы дочка была вовремя дома. Девочка поела, как всегда, быстро и молча, и умчалась спать, поцеловав маму в щеку.

Лейза чувствовала, что мужу тяжело, что ему нужна ее поддержка, но сила привычки: подождать, накормить, уложить держала ее на кухне. Чтобы скоротать время ожидания, достала краюху хлеба, которая осталась еще со вчерашнего ужина, смазала ее остатками смальца, и поставила воду. Она редко пила чай. Но сейчас захотелось именно его. Почти автоматически она посолила еду крупной солью, и стала есть, практически не ощущая вкуса. Женщина была в тревоге. Она тревожилась за мужа, за девочек, за всех, точнее, за семью. Она знала, что когда Абраша обращается к Торе, начинает читать религиозные книги — ему плохо, он ищет поддержки у Бога. Они не были слишком религиозными людьми, фанатично исполняющими все предписания и правила. На их столе бывала свинина, когда ничего более из еды нельзя было достать, и рыбу часто тушили в сметане, а по субботам муж ее работал, как и вся страна. Но праздники они всегда праздновали всей семьей, и Лейза готовила так, как полагалось, и читали Тору, и пили вино, и вспоминали предков, и слушали истории еврейского народа. Мальчика в их семье не было, поэтому роль мальчика выполняла Ребекка. Она помогала отцу в праздничных вечерних служениях. И как бы ни было сложно, но на Хануку девочек одаряли деньгами, а Лейза пекла ханукальные пончики. И маца на Пейсах, и пятничные вечерние службы, когда никто из девочек никуда гулять не шел — все это было. Лейза не слишком понимала Тору, хотя Абрахам и пытался растолковать ей какие-то главные моменты философского и религиозного учения иудеев, но ей хватало домашних забот, семьи, а вот муж вчитывался в священные книги внимательно и серьезно. В силу этого Лейза не осознавала силы угрозы, нависшей над ее домом: Абрахам был дружен с Михайло Ковалем, их связывали не только деловые отношения, они часто разговаривали, Коваль был знающим агрономом еще той, дореволюционной закалки, и Абрахам жадно впитывал те не книжные знания, которыми тот охотно делился. Книги — это хорошо, но опыт — это еще лучше. И теперь, если Коваля взяли, то могли добраться и до ее мужа. Ни Лейза, ни Абрахам не знали, что на сей раз беда обошла их семью стороной. На ночном допросе сердце уже пожилого человека не выдержало — оно разорвалось, мгновенная смерть произошла тогда, когда следователь еще не успел даже приступить к пыткам, к его сожалению, подследственный контрреволюционер не успел подписать ни признания, ни других показаний. Умер слишком рано. Даже осудить его не было за что. Тело, на удивление, выдадут родственникам и даже дадут похоронить по-человечески. Но это случится только послезавтра. А пока что…

Теперь еще и девочки. Монечка. Такая хорошая, добрая, пусть и своенравная немного… Почему ей так не везет с парнями? Уже с третьим рассталась. И это за последние два года! Конечно, Рома ей не пара, они слишком разные люди, но тот, второй, он-то почему ее оставил? И с кем она встречается сейчас? Господи! Пусть только на этот раз ее не обидит судьба! Лейза еще больше задумалась. Из всех дочерей, получилось так, она больше внимания и заботы уделяла Эве, младшенькой. Та была ее любимицей, может быть, потому что больше других напоминала ее саму в молодости. Абрахам как-то невольно выделял Ребекку: даже то, что во время молитв именно Ребекка, а не старшая, Моня, выполняла роль мальчика-помощника, ей это уже говорило о многом. Вот и получалось, что Моня была в чем-то обделена их общим вниманием, нет, они оба ее любили, но чего-то ей не хватало, чтобы чувствовать себя уверенной в жизни, чего-то такого маленького, но такого важного. И чем ей помочь? Надо бы поговорить с дочкой. Но Лейза никогда не была докой в проведении душеспасительных бесед. Приготовить пищу, покормить, проследить за чистотой, проверить и подлатать одежду, что-то сшить своим девочкам: они никогда не покупали одежду, все шила она сама, это все Лейза могла, а вот поговорить… Разве что обнять, приласкать, успокоить, но как ее успокоить? Она ведь уже взрослая.

Глава четырнадцатая. Размышления

Сказать, что разговор с особистом, больше напоминавший допрос без рукоприкладства, дался Аркадию легко — это цинично погрешить против истины. Парню приходилось постоянно сдерживать горячую, быстро вскипавшую кровь, так и хотелось бросится на эту противную рожу товарища Корнеева и задать ему приличную трепку. Учитывая, что были они в немного разных весовых категориях, осуществить мгновенную месть у политрука получилось бы… вот только последствия…

А в последствии ты, друг, оказался бы под следствием…

Надо было все-таки успокоиться. Это у особиста работа такая — бдить и врагов выискивать. Пусть я знаю, что я не враг, но Корнеев-то не знает. А должен был бы знать. И все-таки, почему он так меня расспрашивал? Неужели я где-то проговорился? Кому?