– Сейчас на улицу Асеева.

«Пока все по плану», – подумал Шустин, включая зажигание.

До Асеева они добрались через десять минут. Миша показал дом, и его водитель приблизился к третьему подъезду. Миша вышел, попросив «особо не светиться», и, оглянувшись, утонул во мраке подъезда.

Шустин почувствовал легкий приток адреналина. Впервые в жизни он делает что-то открыто, и делает это сознательно. Все правильно, это оправданно. Еще преподаватель на кафедре истории журналистики Зайцев говаривал о том, что ни один журналист не может оказаться не втянутым в мир криминальных событий, если собирается писать о криминале профессионально.

Через пятнадцать минут Миша вышел, сел в машину в очень раздосадованном состоянии и велел ехать на Вишневую.

Шустин послушно кивнул и через четверть часа подвез Мишу к восемнадцатому дому. Мимо проходила старушка с полным тазом белья, и Миша, ничуть ее не таясь, выпалил:

– Если кто спросит, чего здесь стоишь, скажи, что приехал к Зимятиным. К Зимятиным, понял?

Шустин, едва Миша ушел, вынул из ящика для перчаток работающий диктофон и сказал в него голосом, которым отмороженные военкоры рассказывают о бое, стоя на бруствере под пулями:

– Сейчас состоялся контакт с человеком по имени Миша, готовым дать показания относительно виновности обвиняемого, находящегося в СИЗО. Он велел отвезти его к дому на улице Асеева, где он беседовал с какими-то людьми. Миша находился там шестнадцать минут, после чего велел мне ехать на улицу Вишневую. Он очень неадекватно повел себя, настояв на том, что я должен отвечать всем, кто обозначит свой интерес ко мне: «Я жду Зимятиных». Нужно выяснить, кто такие Зимятины и как это может быть связано с делом обвиняемого.

Диктофон пора было прятать, потому что на этот раз Миша задержался не более чем на десять минут. Шел к машине он бодро, а когда сел в нее, от него сильно пахло спиртным.

– Ну, как? – чуть прищурившись, тихо спросил Шустин.

– Нормально, – ответил Миша. – Давай на Парусный проспект.

По пути пришлось заправиться – дорога пролегала через весь город. Дорогой пассажир молчал, а Шустин принимал условия игры. Так и ехали.

У восьмого дома на Парусном проспекте Миша показал на второй подъезд, вышел, прокряхтев, что «лишь бы работал лифт», после чего придержал дверцу и наклонился, обдавая Шустина перегаром с примесью селедки.

– Давай первую половину.

– Чего? – не понял журналист.

Миша ухмыльнулся и покрутил головой, за поворотами которой его мутные глаза уже еле успевали.

– Вот дает... А мне людям платить за информацию нужно или нет?

«Действительно, – подумалось Шустину. – Что ж он так, как простак...» Но Миша его смущения, казалось, и не заметил. Наклонившись еще ниже, он взволновал Степана Матвеевича еще сильнее.

– И это... Если тебе дорога жизнь, заедь вон на ту парковку, что перед коммерческим киоском, и не выезжай с нее, пока я не выйду.

Диктофон писал.

Шустин так и сделал. Тридцать минут он курил, ежесекундно бросая взгляды в зеркало заднего вида. В нем хорошо различался подъезд и все подступы, ведущие к нему. Когда Миша вернулся и уселся на свое место, от него пахло спиртным еще сильнее. На всякий случай – вдруг пригодится – он буркнул:

– А ты как хотел, Степа? Это не так просто. Теперь на Знаменку и к тому месту, где мы пересеклись.

«Без единой зацепки, – запечатлел в своей памяти Шустин, – но самое главное – впереди. Я вам утру нос, засранцы». Скажи он это вслух и окажись рядом кто-нибудь из знакомых, он наверняка отнес бы это в адрес заносчивых коллег журналиста. Он им обязательно утрет нос. Это его репортаж. Он будет называться «Последнее слово».

Из дома на Знаменке Миша вышел быстрым шагом, держа в руке большую спортивную сумку. В дверь он попал со второго раза, крикнул «Гони!» и посмотрел в сумку.

– Все здесь? – спросил Шустин, имея в виду содержимое и надеясь на понимание.

– А то, – буркнул Миша, оглянувшись. – Все, что было. Ты мне должен пятьсот.

Расплатившись второй половиной суммы, понимая, что с сумкой информатор от него никуда не денется, криминальный репортер посмотрел в зеркало заднего вида и увидел белую «девятку», идущую по проспекту с той же скоростью, что и его «Tercel» – около ста десяти. Миша, заметив погоню, стал вынимать из сумки какие-то свертки, рассовывать их по карманам драповой куртки и поучать напарника:

– Что бы ни случилось, ты меня не знаешь, и я тебя не знаю. Если хочешь жить – молчи. – С визгом застегнув «молнию», он, тяжело перегнувшись через маленькую спинку, сообщил: – Здесь все, что тебя интересует по Разбоеву. А сейчас заверни за угол и чуть притормози.

Шустин выполнил все, о чем его просил Миша. Дождавшись, пока тот покинет машину, он прибавил ходу. «Девятка» по-прежнему висела на хвосте, и Шустину пора было подумать о том, чтоб спасать содержимое сумки, к которому он так долго шел. И конечно, собственную жизнь.

В районе стадиона «Крылья Советов» к «девятке» почему-то присоединились два белых «Форда» с синими полосами и буквами «ВАО» на борту, из одного из которых вскоре последовала просьба остановиться, дабы находящимся в ней людям не пришлось воспользоваться своим правом вести огонь на поражение.

Когда Шустин понял, что пора останавливаться, было уже поздно. Самих выстрелов в пылу погони он не слышал, но вот их последствия ощутил на себе в полной мере. Оба левых колеса, когда разорвались в клочья, превратили крошечную «Tercel» в юлу, и Шустину, чтобы выйти из этого вращения, пришлось потратить немало сил. Когда очумело приоткрыл дверцу, чтобы выйти, он тут же получил чем-то тяжелым по голове и второй раз за текущий день почувствовал, как на его запястьях защелкиваются наручники.

Это был не день Шустина.

Советник напоил Сидельникова чаем и подробно высказал ему свое мнение о деле, которое в две стопки было уложено на засыпном сейфе. Показал флажки на карте, поведал о своей встрече с Разбоевым. Когда стало ясно, что сыщик вник в тему и теперь знает о ней столько же, сколько и сам Кряжин, советник, отставив в сторону чашку, встал, подошел к карте и заложил руки в карманы.

– Что ты теперь обо всем этом думаешь?

Сидельников виновато улыбнулся. Было очевидно, что пока он не уверен в том, что способен правильно реагировать на факты.

Но, заставив себя оттолкнуть навязчивую мысль о том, что человек, признавшийся в шести убийствах и находящийся в здравом рассудке, невиновным быть не может, в своих размышлениях пришел туда, где его и ждал Кряжин.

Нужно сосредоточиться. Кряжин не из тех, кто толчет в ступе воду или занимается карьерными изысканиями. Поэтому, раз он просит думать, значит, в том есть резонная необходимость.