– Знаете, как вас называют на Петровке? – пробубнил, рассматривая карту Москвы, капитан.

– Мне плевать на то, что обо мне говорят, – резко взял Кряжин. – Я и без того достаточно высокого о себе мнения. Как, впрочем?

– «Владимировец».

– Ну-у, – разочарованно протянул советник. – Я всегда говорил, что в МУРе работают люди без фантазии. Всем известно, что я из Владимира. А ты там тогда кто, «Пензюк», что ли? Или «Пензючанин»? «Пензионер»? «Пейзанин»?

Сидельников не обиделся, вдруг заинтересовавшись картой.

– «Владимировец», Иван Дмитриевич, – это трактор... Мне вот тут подумалось... Все убийства совершены вдоль МКАД. Преступник, кто бы он ни был, ни разу не углубился в Москву более чем на километр.

– Выводы? – выждав, поинтересовался Кряжин.

Сидельников потер пальцами лоб, словно собирая все свои интеллектуальные возможности в одной точке, и отошел к окну.

– Это что получается... Он ездил по периметру Москвы, чтобы потешить свою страсть?

– Странно, правда? – решил вмешаться Кряжин, боясь, чтобы сыщик не ушел в неправильном направлении. – Ехать черт знает куда, совершенно не будучи уверенным в том, что там, на другом конце столицы, ему подвернется и девчонка та, что интересует, и место будет удобным. Какая разница, где рисковать? Так может вести себя только тот человек, господин Сидельников, который имеет машину. Вот тому точно наплевать, куда ехать, чтобы изнасиловать и убить.

Капитан по привычке втиснул окурок в землю между пальмой и кадкой и быстро приблизился к карте.

– Да он по кругу шел, начиная от Измайловского лесопарка! По часовой стрелке. А когда завершил круг в том же парке, начал сначала.

– Я защищал кандидатский минимум по теме «Мотивация поведения маниакально ориентированных преступников», – подойдя к пальме, Кряжин вытащил из кадки окурок и положил его в карман пиджака Сидельникова. – Само название темы – спорно. Маниакальность – не ориентация, кем-то привитая. Это жизненный код. Это болезнь, излечить которую можно лишь путем уничтожения ее носителя. Все маньяки, Сидельников, весьма изобретательные люди. Они любопытны до крайности и превосходят в этом детей. А еще они расчетливы до неприличия и следуют этой черте своего характера безоговорочно. А потому я тебе со всею ответственностью заявляю, что даже при том условии, что Разбоев хотел почувствовать, насколько девушку из Западного административного округа приятнее насиловать и убивать, чем девушку из Восточного, он никогда не стал бы путешествовать, потому что это противоречит его расчетливости. Наш убийца – я имею в виду того, кто сейчас находится в «Красной Пресне» – никогда не стал бы тратиться на переезды, точно зная, что так его надолго не хватит.

Видя на лице собеседника гримасу удовольствия от достоверной информации, на которую тот стал теперь богаче, Кряжин вернулся к карте.

– Разбоев нищ, у него нет средств для путешествий. И его образования ему вполне хватило бы на понимание того факта, что, катаясь по МКАД на попутках, он потерял бы свое главное свойство – неприметность. Хотя бы и на автобусах. Маньяк терпелив, но свое терпение он будет расточать лишь на лежку перед удобным нападением, а никак не на поездки в никуда.

Понимая, что изложение диссертации еще не закончено, муровец уселся поудобнее. Его на самом деле разбирал интерес – внушать, как и излагать вещи сложные простым языком, советник умел и делал это легко, не напрягаясь. Ему не нужно было постоянно совать в конспекты нос.

– И я хочу поинтересоваться у вас, Сидельников, – где нож? Орудие преступления, являющееся главным доказательством вины Разбоева, – где оно? Из материалов дела следует, что Разбоев выбросил нож в Москву-реку. Я хочу знать, почему решение выбросить нож, и не куда-то, а в Москву-реку, пришло к Разбоеву непосредственно после шестого убийства, непосредственно перед задержанием? Я знаю несколько сотен людей, Сидельников, которые признавались мне, что выбросили пистолет, нож, топор, лом, цепь или автомат, куда бы вы думали? Правильно – в Москву-реку. Если этим выдумщикам верить, то на набережной должен круглосуточно кто-то стоять и пытаться что-то утопить в главном водоеме Москвы. Между тем когда матерящиеся водолазы вновь и вновь спускаются под воду, следуя указаниям доверчивых следователей, то выясняется, что дно пусто, как Сахара.

Прикурив и приоткрыв форточку, Кряжин развел руками и похлопал себя по карманам брюк.

– Нет ножа! И в Москве-реке его нет! И в Яузе, Сидельников, его тоже нет! Его нет в Оби, Индигирке, Клязьме, Ориноко и Миссисипи! Тогда где он? Почему Разбоев берет на себя шесть трупов девочек и при этом врет про нож, хочу я тебя спросить?

Выпили еще чаю. Снова закурили.

Вернувшись к столу, советник придвинул к оперативнику несколько папок с фотографиями экспертов. На снимках в различных позах смерти были запечатлены девушки, чей возраст не превышал возраста абитуриенток высших учебных заведений. Отчетливо были видны юные лица, разметанные в бессилии руки, кровь, запекшаяся на их шеях...

– Посмотри, – ткнул пальцем Кряжин сначала в одну подборку фото, потом в другую. – Их убивали одним способом: сначала удар ножом в легкое, удар в сердце. Убийца бил через верхнюю одежду, поэтому на снегу вокруг и на одежде так мало крови. Я бы сказал – почти нет. Месяц назад один наш «важняк» порезал палец, так кровь всем управлением унимали. Гемофилии у него отродясь не было, а кровь еле остановили.

– Сосуд, наверное, пересек, – предположил Сидельников. – Так вы к чему это говорите?

– К тому, что убийце всякий раз удавалось уходить лишь с незначительными приметами содеянного на одежде. Вся кровь впитывалась одеждой девушек, – он уже почти отошел, удовлетворенный собственными выводами, но снова вернулся и опять воткнул палец в одно из тел. – А нижнее белье, посмотри, – каждый раз взрезалось и разбрасывалось по сторонам. Какой страстный насильник, правда?

– Правда, – машинально подтвердил капитан.

– Все вам правда, – неожиданно вскипел советник. – Все вам правда! А где она, правда, Сидельников, где? Посмотри на эти снимки – это правда? Это для журналистов, писак безмозглых, правда, а не для человека, который видит на фотографиях то, чего не видят другие!

Сидельников вдруг засуетился и вскочил со стула:

– Черт возьми... Я совсем зашился...

Он уже почти метнулся к двери, как вдруг понял несуразность своего поведения и вернулся к удивленному советнику.

– Иван Дмитриевич, у нас в дежурке сидит журналист, которого задержали у «Театральной» с фотографиями ваших убитых...

Кряжин побледнел и опустил сигарету, которую уже почти поднес к губам.

– Родной мой, ты хочешь мне сказать, что у тебя в руках был тип с фото убитых девочек, а ты поговорил с ним и вы разъехались?!

Сидельников выставил перед собой руку, словно боясь, что сейчас в его челюсть прилетит неслабая оплеуха, и поспешил объяснить: