Лежа под покрывалом, я поочередно разглядывала предметы, смутно различимые в предрассветном сумраке. Я понемногу успокоилась и снова закрыла глаза. Уснуть, однако, не уснула. Я думала о хозяйке — квартирной хозяйке Кэйко, о том, как она отперла наконец дверь той самой комнаты в Манчестере.

Разомкнув веки, я снова обвела глазами окружавшие меня вещи. Потом встала и надела халат. Прошла в ванную, стараясь не разбудить Ники: она спала в пустой комнате, смежной с моей. Выйдя из ванной, я немного постояла на площадке. За лестницей, в дальнем конце прихожей, виднелась дверь комнаты Кэйко. Дверь, как обычно, была заперта. Я всмотрелась в нее, потом сделала шаг-другой вперед — и оказалась перед ней. За дверью мне вдруг почудился какой-то слабый шорох, чье-то легкое движение. Я вслушалась, но все было тихо. Я протянула руку и распахнула дверь.

В сероватом сумраке комната Кэйко выглядела голо: кровать, застеленная единственной простыней; ее белый туалетный столик; на полу — несколько картонных коробок с вещами, которые она брала с собой в Манчестер. Я вошла в комнату. Занавески были раздвинуты, внизу виднелся фруктовый сад. Небо неясно белело: дождя как будто не предвиделось. Под окном, на траве, две птички клевали упавшие яблоки. Мне сделалось холодно, и я вернулась к себе в комнату.

— Моя подруга пишет о тебе поэму, — сообщила Ники. Мы завтракали на кухне.

— Обо мне? С какой стати?

— Я рассказывала ей о тебе, и она решила написать стихи. Она замечательный поэт.

— Стихи обо мне? Нелепость. О чем тут писать? Она даже меня не знает.

— Мама, я же тебе говорю. Я рассказала ей о тебе. Поразительно, как она понимает людей. Ей и самой досталось, знаешь ли.

— Ясно. А сколько лет твоей подруге?

— Мама, у тебя это просто навязчивая идея — кому сколько лет. Возраст — это пустяки, важен только жизненный опыт. Можно дотянуть до сотни и ничего не иметь за душой.

— Наверное. — Я засмеялась и посмотрела на окна. Опять начало моросить.

— Я рассказывала ей о тебе, — говорила Ники. — О тебе, о папе — о том, как вы уехали из Японии. На нее это сильно подействовало. Она понимает, каково вам пришлось — совсем не так легко, как может показаться.

Я, не отрывая взгляда от окон, перебила Ники:

— Уверена, твоя подруга напишет чудесные стихи. — Я взяла из корзинки яблоко и на глазах у Ники принялась чистить его ножом.

— Многие женщины, — сказала Ники, — надрываются с детьми и никчемными мужьями и всю жизнь несчастны. Но не могут отважиться и хоть что-то предпринять. Так и тянут лямку до конца дней.

— Знаю. И, по-твоему, им нужно бросить своих детей — так, Ники?

— Ты понимаешь, что я хочу сказать. Печально, когда люди попусту растрачивают свои жизни.

Я промолчала, хотя дочь выдержала паузу, словно ожидала, что я заговорю.

— То, что ты сделала, мама, было очень и очень нелегко. Ты должна гордиться тем, как поступила со своей жизнью.

Я не спеша дочистила яблоко, потом вытерла пальцы о салфетку.

— Все мои подруги тоже так считают, — сказала Ники. — Во всяком случае, те, кому я о тебе рассказывала.

— Весьма польщена. Пожалуйста, передай своим изумительным подругам мою благодарность.

— Я просто им рассказала, вот и все.

— Что ж, ты достаточно высказалась.

Вероятно, тем утром я была резковата с Ники без особой на то необходимости, но не слишком ли было с ее стороны самонадеянным полагать, будто я нуждаюсь в том, чтобы меня успокаивали и поддерживали в этих вопросах. Кроме того, она плохо представляла себе, что в действительности произошло в те последние дни в Нагасаки. Можно предположить, что из рассказов отца она составила себе некую картину. Такая картина, конечно же, не лишена была изъянов и неточностей. На самом деле, несмотря на свои впечатляющие статьи о Японии, мой муж никогда не понимал характера нашей культуры, а еще меньше людей — вроде Дзиро. Не стану утверждать, что вспоминаю Дзиро с любовью, однако он вовсе не был таким тупицей, каким считал его мой муж. Дзиро прилежно трудился, соблюдая свои обязанности перед семьей, — того же он ожидал и от меня; говоря его словами, он был исполнен чувства долга. На протяжении семи лет, что он провел с дочкой, он был, несомненно, хорошим отцом для нее. В чем бы я ни убеждала себя в те последние дни, я никогда не пыталась делать вид, будто Кэйко не будет о нем скучать.

Но теперь все это далеко в прошлом, и у меня нет никакого желания об этом думать. Мои мотивы для отъезда из Японии вполне оправданны, и я знаю, что всегда принимала интересы Кэйко близко к сердцу. Незачем заново перебирать былое в памяти.

Подрезая растения в горшочках на подоконнике, я вдруг заметила, что Ники как-то примолкла. Я обернулась к ней: она стояла перед камином, глядя мимо меня через окно на сад. Я попыталась проследить за ее взглядом: оконное стекло было затуманено, но сад различался отчетливо. Ники смотрела на живую изгородь — туда, где ветер и дождь обрушили подпорки, которые поддерживали помидорную рассаду.

— Томатов нынче, наверное, не будет, — заметила я. — Что-то я за ними недосмотрела.

Глядя на сад, я услышала за спиной стук выдвигаемого ящика письменного стола: это Ники возобновила поиски. После завтрака она решила прочитать все газетные статьи своего отца и провела чуть ли не полдня за осмотром всех ящиков и книжных полок в доме.

Я продолжала заниматься своими растениями: они загромождали весь подоконник. За спиной у меня Ники все еще рылась в ящиках. Потом затихла — и, когда я к ней обернулась, она снова смотрела мимо меня, в сад.

— Я, пожалуй, пойду покормлю золотую рыбку, — проговорила она.

— Золотую рыбку?

Не ответив, Ники вышла из комнаты, и через минуту я увидела, как она быстрыми шагами пересекает лужайку. Я протерла запотевшее стекло и стала за ней наблюдать. Ники прошла в дальний угол сада, к пруду с рыбками посреди декоративной горки с камнями. Она насыпала корм и стала глядеть в воду. Я видела ее в профиль: она казалась совсем тоненькой — и, несмотря на модный наряд, выглядела совершенной девочкой. Ветер шевелил ей волосы — и я спохватилась, почему она не надела куртку.

На обратном пути она задержалась у помидорных кустов и, не обращая внимания на мелкий дождь, внимательно их осмотрела. Потом подошла ближе и заботливо начала приводить в порядок обрушенные подпорки. Вернула на место упавшие на землю, затем присела на корточки, почти касаясь коленями мокрой травы, и поправила сеть, которую я натянула над почвой для защиты растений от набегов птиц.

— Спасибо, Ники, — сказала я ей, когда она снова вошла в комнату. — Ты очень внимательна.

Она что-то пробормотала и села на кушетку. Я заметила, что она совсем растеряна.

— Я нынче и в самом деле недоглядела за этими томатами, — продолжала я. — Но, думаю, все это не важно. Просто ума не приложу, куда девать такую уйму. В прошлом году большую часть отдала Моррисонам.