— Почему тебе так кажется?

— Не знаю, — покачал он головой. — Ничего конкретного.

— Может быть, кто-то опять намерен донимать нас непонятными и бессмысленными вопросами?

— Может быть… А может, просто плохая погода. — Игорь решительно поднялся. — Ладно, пойдем к Ежику.

Комната Ежика последняя в коридоре по нашей с Игорем стороне. Ежик сидел на кровати, подобрав ноги под себя, и безоблачно улыбался.

— Проснулся, Ежик? — спросил Игорь. — Тогда поднимайся, дружище, скоро завтракать.

Когда Игорь разговаривал с Ежиком, лицо его становилось другим. Разглаживались сеточки морщин возле уголков глаз, взгляд делался мягче. Мы все хорошо относились к Ежику, но Игорь привязался к нему больше всех.

Он помог Ежику одеться и подтолкнул к умывальнику. Ежик недовольно заворчал — умываться он не очень любил — но все же открыл кран, намочил ладони и старательно протер лицо.

— Ну вот видишь, как хорошо, — одобрил Игорь, вытирая его полотенцем.

— Плохо, плохо, — возразил Ежик, отфыркиваясь.

Ежик был похож на Иванушку-дурачка, каким его рисуют в детских книжках: круглолицый, курносый, с золотистыми волосами, вьющимися крупными кольцами. Он и на самом деле был дурачком. Олигофрения в степени дебильности. Совершенно безобидным, по меньшей мере для нас, несмотря на могучее, атлетическое телосложение, трогательно-ласковым, абсолютно бесхитростным и потому все мы ломали головы, пытаясь понять, зачем Ежик тут оказался.

— Молодец, Ежик, — сказал Игорь, завершив утреннюю процедуру тем, что причесал ему щеткой золотистые кудри. — Совсем красавец стал. Посмотри-ка на себя в зеркало!

Но смотреть в зеркало Ежик не захотел.

— Плохо, — повторил он жалобно, словно прислушиваясь к чему-то извне, слышному только ему.

Мы с Игорем переглянулись.

— Что плохо, Ежик? — спросил я. — Что тебя беспокоит?

Но Ежик уже забыл о своем волнении. Он не умел сосредотачиваться надолго.

— Кушать надо, — объявил он. — Ежик будет кушать, и Игорь будет кушать, и Профессор тоже, и Вартан, и Костя…

Он первым вышел из комнаты и торопливо зашагал в столовую, широко размахивая руками. Мы пошли следом, не пытаясь за ним угнаться: когда Ежик спешил к столу, соперничать с ним было бесполезно.

Столовая расположена в противоположном конце коридора. Дверь ее открывалась тоже автоматически трижды в день на полчаса, за которые мы должны были управиться с едой. Ну а пока мы вкушали пищу, невидимый персонал споро и ловко прибирался в наших комнатах, всякий раз их тщательно обыскивая. Смысла в этом мы не видели: все, что можно было объявить запретным и отобрать, отбиралось в течение первого же дня пребывания узника, поэтому обыски воспринимали в качестве священной традиции заведения.

Надо отдать должное, кормили тут неплохо. Не ресторан, конечно, но и на тюремную кухню не похоже. Что-то вроде заводской столовой, или даже профсоюзного дома отдыха из далеких прежних времен, в которой повара готовить не умеют, зато работают относительно честно, не сбывая продукты на сторону и обкрадывая клиентов лишь в пределах скромных личных потребностей. Вартан и Костя были уже здесь. Они расставляли на столе миски, в которые накладывали из общей кастрюли что-то дымящееся и густое.

— Доброе утро, — сказал Вартан. — Сегодня у нас геркулес, хлеб с сыром и кофе с молоком. К тому же на закуску по ложке винегрета. Но если кто-то не любит винегрет, я на него не обижусь.

— Держи карман шире, — буркнул Костя. — Тебе волю дай — за всех подметешь. И куда в тебя только влезает!

Худенький, невысокий Вартан чрезвычайно любит поесть и соперничает в своей страсти к съестному с Ежиком. Как ни странно, это совершенно не отражается на его комплекции. Он очень тосковал по национальной острой еде, однако местные повара рецептами армянской кухни явно не владели. Ежик уже плюхнулся на свое место и принялся стремительно опустошать поданную Вартаном тарелку. Вартан посмотрел на него с легкой завистью, но есть начал с не меньшим аппетитом. Мы присоединились к остальным, и в комнате установилась тишина, нарушаемая лишь скрежетом ложек по дну тарелок да чавканьем Ежика. В столовой, как правило, мы не разговаривали, уделяя основное внимание еде.

Полчаса вполне достаточно для принятия пищи. Когда замигала лампочка, сигнализирующая об окончании завтрака, наши тарелки и кружки опустели. Мы покинули столовую, и она закрылась до обеда. Сейчас, восстанавливая чистоту и порядок, там орудует персонал, появившийся из-за служебной бронированной двери.

— Партию в шахматы? — лениво предложил Вартан.

— Пожалуй, — согласился я. Немедленно погружаться в работу мне сегодня не хотелось.

По сравнению со своими товарищами я находился в лучшем положении именно из-за того, что имел постоянное занятие, которое не позволяло мне скучать. Математику нужны только карандаш да стопка чистой бумаги. Конечно, очень мешало отсутствие специальной литературы и периодики, подозреваю, за последние годы я здорово отстал от своих коллег, однако предпочитал об этом не думать. Заключение вернуло меня в то очень далекое время, когда я, подобно десяткам тысяч вузовских выпускников, был готов броситься на решение любых задач за аванс и зарплату, которых вполне хватало на то, чтобы не думать о хлебе насущном. Здесь я совершенно неожиданно для себя снова начал заниматься давно заброшенной диссертацией, по памяти восстанавливая ход былых размышлений. Я не тешил себя иллюзиями: тема диссертации конечно же давно устарела и вряд ли сегодня представляла научный интерес. Я просто работал, получая от своего занятия немалое удовольствие. Собственно, за это, да еще вкупе с моим возрастом (мне стукнуло сорок — больше, чем любому из них), я и получил от товарищей прозвище Профессор. На самом деле, до того как судьба моя радикально переменилась, я был всего лишь научным сотрудником.

На нашем спецобъекте-питомнике имелась относительно неплохая библиотека (не имеющая, впрочем, как я уже сказал, отношения к моей специальности). В книгах нам не отказывали. Вартан и Костя читали запоем, а потом обсуждали прочитанное, споря едва не до крика. Тяжелее всех из нас переносил изоляцию Игорь. Большую часть времени он проводил в своей комнате, погруженный в невеселые размышления, или беседовал о чем-то с Ежиком. Содержание их бесед оставалось для нас тайной. О чем можно было беседовать с Ежиком и, самое главное, как? Но эту тайну мы не стремились раскрыть. Зачем лезть в чужие секреты? Здесь и так оставалось слишком мало места для личного. А Ежик? Нет, конечно же я был не прав. Это он, Ежик, чувствовал себя здесь лучше всех. Пожалуй, тут ему было намного комфортней, чем в неприветливом внешнем мире.

Когда его впервые привезли сюда — до отказа накачанного транквилизаторами, безразличного ко всему и одновременно напуганного, исхудавшего, коротко остриженного, — Косте с Игорем (нас с Вартаном здесь еще не было) понадобилось немало времени и усилий, чтобы научить доверять им. Спустя несколько недель Ежик отошел, успокоился, отъелся и отрастил золотистые локоны. Ему было хорошо здесь, тепло, сытно и безопасно. Рядом с ним были друзья. Думаю, необходимость покинуть Питомник в одиночку, без нас и, самое главное, без Игоря, ввергла бы его в крайнее смятение и даже ужас.