травили. А чем ещё заниматься, когда сидишь на руле? Вести философские беседы о смысле жизни и бренности всего сущего? Вот не удержат они с Тошкой руль, который вырывается из рук и норовит развернуть лодку в другую сторону, вот тогда и узнают – бренность сущего.

Как только лодка утыкалась носом в берег, Тоша испарялся – только его и видели. Народ в кругосветке был всех возрастов – от шестнадцати до сорока. Четверо молоденьких девушек лет семнадцати держались особняком, у них была своя компания. Тоша увивался вокруг, но в компанию его не принимали и придумали обидное прозвище «дядя Тоша скушал лошадь» – потому что Тоша всегда что-то жевал.

Тоша на прозвище не обижался и всеми днями, если они с Муратом не ловили с лодки рыбу, отирался около девчонок, а они его всё время отталкивали. Девчонкам хотелось общаться с ровесниками, а Тоше было двадцать семь, и он казался им стариком. Зато пятнадцатилетних близнецов Генку и Сашку в компанию приняли безоговорочно, девчонки играли с ними в карты, расчертили на песке площадку для пляжного волейбола и с упоением гоняли мяч, разделившись на команды. Им было весело.

– Вот вредные девчонки! Дразнилку придумали дурацкую, – жаловался Антон Тасе, улучив момент, когда Маши не было поблизости. – На себя бы посмотрели! Вон Машка твоя – чего она на Мурата пялится? И в лодке пялится, и на берегу… Мурат уже не знает, куда он неё деваться. Тась… Может, скажешь ей? Ему самому-то неудобно…

Тасе было жалко глупую влюблённую Машку, и Тошу, и Мурата, но помочь она ничем не могла. Она вспоминала Павла – как он там без неё? Жалеет, наверное, что не поехал, скучает… Вот и пусть поскучает, ему на пользу пойдёт. Тася любовалась закатами и восходами, собирала ягоды, слушала пение птиц, которые просыпались вместе с ней – часа в четыре утра. И не замечала, как смотрит на неё Мурат. Зато Маша заметила сразу. И возненавидела подругу – по-женски люто и беспощадно. Но Тася Машиной ненависти не замечала – потому что с некоторых пор смотрела только на Виктора.

Виктор в их группе держался особняком, ни с кем не общался и палатку взял одноместную, а все жили по двое, в двухместных. Про него говорили, что Виктор поссорился с женой и уехал от неё на Селигер. И теперь переживает и ни на кого не смотрит. Последнее было неправдой: Виктор смотрел на Тасю. Почувствовав на себе его взгляд, Тася всякий раз отворачивалась. Она не хотела разрушать семью: на чужом несчастье счастья не построишь, а Виктор смотрит на неё просто от отчаянья. Приедет домой, помирятся, всё у них будет хорошо, а обо мне и не вспомнит, – тоскливо думала Тася.

Виктор ей определённо нравился. Мрачный и нелюдимый, он, пожалуй, лучше, чем нерешительный и робкий Павел. Сразу видно, чего хочет! А Павел ни то ни сё, ни богу Богдан ни селу Селифан. Даже отдыхать с ней не поехал, – с горечью думала Тася.

Об их встречах с Виктором не догадывалась даже Маша. Стояла небывалая для нашей средней полосы жара – столбик термометра поднялся до плюс тридцати четырёх, да так там и остался. Днёвки устраивали через два дня на третий. Народ маялся от безделья, получая, впрочем, немалое удовольствие: играли в волейбол, резались на берегу в подкидного дурака, ловили с лодок рыбу, загорали на песчаных отмелях, которых здесь было предостаточно, и все – в безраздельном распоряжении группы…

Вдвоём с Машей они с утра отправлялись за ягодами, потом шли загорать, и Тася незаметно исчезала. Пройдя метров триста по тропинке вдоль берега, сворачивала в лес, где её ждал Виктор, с которым она забывала обо всём … О Павле она почти не вспоминала: зачем он ей теперь, когда у неё есть Виктор.

О чём они только не говорили! Тася уже знала, что у Виктора есть семья – жена Светлана и шестилетняя дочка Леночка. «В Москву вернёмся – разведусь, и мы с тобой поженимся. Только, понимаешь… дочку не смогу оставить, алименты алиментами, а содержать буду полностью, на свои. И видеться обязательно! Она для меня всё, я за неё жизнь отдам, если надо будет, – заявил Тасе Виктор, и ей стало необыкновенно хорошо – от этих слов. Таким и должен быть настоящий мужчина. А откупаться от своего ребёнка алиментами недостойно и стыдно.

– Знаешь, я тоже так думаю! У ребёнка должны быть папа и мама. А давай будем её на выходные к себе забирать? В зоопарк её водить и в цирк… Она у тебя цирк любит?

– Тася, ну что ты за человек! – удивлялся Виктор. – Другая бы отказалась, кому нужны чужие дети? А ты в цирк с ней собралась.

– Какая же она чужая, – с жаром возразила Тася. – Она своя. То есть, твоя. Скажем ей, что я её тётя, мы с ней подружимся, вот увидишь! Меня почему-то дети любят, хотя я с ними не сюсюкаю, я всегда серьёзно, на равных

– Вот ты у меня какая! – Виктор прижал Тасю к себе, и она совсем близко увидела его глаза – два бездонных тёмных омута. Тасю неудержимо тянуло в этот омут, и не было сил сопротивляться…

Увлёкшись Виктором, Тася не замечала, как смотрит на неё Мурат. Зато замечала Маша. Как-то ночью Тасю разбудили громкие всхлипы.

– Маш, ты чего? Что стряслось-то?

– А ты не знаешь? Ты меня спрашиваешь? – прорыдала Маша. – Мало тебе Павла, Тошки и Витьки, ещё и Мурата забрала! – И Тася услышала о себе такое, о чём подумать страшно…

На следующее утро в палатке нависло каменно-тяжелое молчание. Оставшиеся дни они почти не общались…

Виктор уехал три дня до окончания похода – не попрощавшись ни с кем, кроме Таси. Палатку и спальный мешок аккуратно сложил и отнёс Альберту Николаевичу. Собрал рюкзак. «Постучал» к ним с Машей: «Тук-тук! Тась, выйди на минутку».

Тася вытаращила глаза: гладко выбритый, одетый в «цивильную» одежду, с рюкзаком за плечами – Виктор был неотразим. Улыбнулся Тасе – на смуглом цыганистом лице блеснули жемчужно-белые зубы.

– Вот, пришёл прощаться. На работе, понимаешь, две недели дали, больше, сказали, нельзя. Вот и приходится… Ты не скучай. Позвони, когда приедешь. Я ждать буду. – И опустил в карман тасиной штормовки белый квадратик. Больше Виктор ни с кем не стал прощаться, зашагал по дороге в посёлок…

Тася достала из кармана листок, на котором был написан рабочий телефон Виктора, с указанием фамилии, имени, отчества и должности.

После его отъезда на