теперь — механики по точным работам или аптекари? — вопрошал Брадшо, стараясь взять веселый тон. Сборщики трав или строители автоматов?

Без нашего заказа мы в этом городе и в этой стране ничто, сказал Кокс. Сгоревшие до золы пряности станут сердцем, душой нового хронометра, шлаки огня, который неумолимо съедает последние часы жизни, обращая в прах все материальное и даже само время.

Письмена Цзяна, какими он записывал свой отчет начальникам, информирующий их о новейших продвижениях английского мастера, в первую очередь говорили о результате, каковой будет виться над зубцами и сторожевыми башнями миниатюрной стены: сюнькао, яньюнъ и мэйянь — дым, угольный дым, дымные клубы... Мастер из Англии намерен построить огненные часы, чтобы сжигать время в их механизме.

Но до поры до времени — пока он еще рассчитывал потребность в материалах для своей Великой стены, записывал, сколько надобно унций золота, сколько рубинов и брильянтов, что украсят эти часы и, раздробив дневной и свечной свет на сотни лучей, заискрятся в глазах наблюдателя, — до поры до времени Кокс хотел, чтобы его товарищи сообразно вековым рецептам благовонных курений, в иные дни окутывавших целые дворцы сизыми клубами, замешивали тесто из размолотых пряностей, гуммиарабика и угольной пыли тропической древесины и катали из него шары и шарики разной величины.

Это горючее будет в переменных дозах высыпаться из воронок, спрятанных внутри механизма, на те или иные скаты и оборонительные ходы на верхушке Стены, а с них на жаровни и там, высвобождая различнейшие ароматы — от вони старости и запаха холодного пота до цветочных благоуханий и все­возможных ароматов воспоминаний, — сгорать до той золы,масса которой в итоге и станет движителем хронометра.

Жаровен будет пять, по числу сигнальных башен, и зола, падающая в отверстия их днищ на точные весы, способные измерить даже вес волоска, заставит связанные с приводными валами чаши весов опрокидываться и таким образом даст решающий толчок большой или малой шестеренке часового механизма.

В соответствии с разной скоростью то стремительного, то медленного процесса сжигания, который производит золу, дым и все благовонные, пресные или едкие запахи, эти часы будут также менять свой ход и в непредсказуемой последовательности идти порой быстрее, а порой даже на миг останавливаться, меж тем как дым из сторожевых башен окутывает их белой пеленою...

Ведь для того, кто лежит на смертном одре, сказал Кокс — разговор происходил утром, когда свет и тепло наводили на мысль о скором окончании зимы и со двора перед мастерской доносилось пение дрозда, — ожидает палача, или где-то на поле брани, либо в безлюдной пустыне бесконечно далеко от всякой подмоги борется со смертным страхом... для него уже нет бега времени, есть только скачки, падения с одного уровня умирания на другой, скачки, падения и парения, превращающие секундную стрелку в часовую, меж тем как через двадцать или сто вздохов одно движение часовой стрелки словно бы растягивается на дни и недели — либо все стрелки на всех уровнях внезапно замирают в предчувствии вечности.

Это будут часы? — спросил Брадшо.

Еще одна игрушка, сказал Локвуд.

И чем же, спросил Мерлин, движимые сыпучей золой часы будут отличаться от нашего серебряного кораблика, движимого дыханием или ветром? Искрящиеся серебром детские часы — от этой червонно-золотой курильницы смерти?

А чем одни часы отличаются от других? — сказал Кокс. Наблюдателем, тем, кто пытается считывать с них свое время и остаток своей жизни.

Тогда бы мы с тем же успехом могли отправить наш серебряный кораблик в плавание через камеру смертника или через смрад комнаты умирающего... а эту вот золотую стеночку поставить у колыбели новорожденного, сказал Мерлин. Бег времени обнаруживается на циферблатах подобных автоматов равно как для умирающего, так и для новорожденного,для которого этот бег едва начался.

Не только матери, но и новорожденные порой умирают при родах, сказал Кокс. Что бы мы ни строили — часовой механизм, машину, — может сделать зримым лишь содержимое нашей собственной головы, плюс в лучшем случае желания владельца или заказчика.

И это все? — спросил Мерлин.

Да, все, ответил Кокс.

На следующий день, когда Кокс еще раз во всех подробностях описывал Цзяну конструкцию, чтобы переводчик и посредник мог передать расчеты и перечни своим начальникам и их поставщикам, у его товарищей порой возникало впечатление, будто Цзян записывал не нужные материалы, а лишь то, что приходило ему в голову во время Коксовых объяснений. Он слушал как бы с безучастным видом, кисточкой нанося на бумагу свои письмена, без мало-мальски очевидной связи с тем, что Кокс говорил ему о принципах действия огненных часов. На его лице появилось внимательное, даже испуганное выражение, только когда Кокс заявил, что хочет как можно скорее — вместе с Мерлином — побывать у Великой стены на участке Цзиныпаньлин, дабы наконец-то увидеть собственными глазами и зарисовать сей бастион, противоборствующий самому времени, а уж потом окончательно определить форму огненных часов.

Горы  Янь,  где  проходит  этот  участок  стены,  запретная  военная зона, сказал Цзян.

Разве я шпион? — спросил Кокс.

Таков каждый, кто видит не предназначенное для его глаз, отвечал Цзян, ведь пускай и ненамеренно, он все же когда-нибудь опрометчиво заговорит с непосвященными о том, что слышал или видел.

Шпион, сказал Кокс, а как назвать человека, который хочет удержать меня от исполнения воли императора? Моя работа требует созерцания Великой стены. Часы во всех дета­лях должны походить на тот участок стены, который выткан на шелковом ковре в чайной комнате гостевого дома и, как много недель назад говорил сам Цзян, в точности изображает участок между Сыматаем и Цзиньшаньлином. Там стена поднимается по кручам к горным хребтам и вершинам и с этих высот, нередко заоблачных, так же круто снова уходит вниз, в темно-зеленые скалистые джунгли.

После такого заявления Кокса Цзян два дня кряду в мастерской не появлялся. Когда утром третьего дня, ближе к полудню, он постучал в дверь, с небольшим багажом и в сопровождении шестерых тяжеловооруженных всадников, Кокс подумал, что это арест.

Всадники походили скорее на воинов, собравшихся на битву, чем на гвардейцев, что ежедневно эскортировали англичан, и были обвешаны копьями, луками, полными стрел и украшенными ракушками кожаными колчанами, кинжалами, мечами и увесистыми мушкетами в черепаховых узорах. (Лучник, не­ сколько часов спустя якобы услышал Мерлин от одного из этих всадников, лучник в бою по-прежнему проворнее и смертоноснее мушкетера, который должен через дуло с помощью шомпола набить свое оружие порохом, держа во рту наготове свинцовую