Но выяснилось, что муж все просчитал. Они сэкономят на еде и развлечениях. Элементарно, разве нет? Вместо мяса будут покупать сосиски, откажутся от глупостей вроде кино и пиццы на дом. Тогда легко получится вернуть долг – месяца уже через три.

В тот вечер Надя кричала так, что в итоге слегла с мигренью. Ей вовсе не было свойственно решать проблемы истерическими выпадами. Но легкость, с которой он принял решение о вынужденном аскетизме, сводила с ума.

– С какой стати я должна есть дурацкие сосиски?! – орала она. – Почему ты решаешь за меня, имею ли право ходить в кино?! Почему у тебя ноутбук по завышенной цене, а я не могу купить даже колготки?!

Данила даже спорить не пытался – просто грустно смотрел на нее из-под насупленных бровей. У него здорово получалось особенное выражение лица, что-то вроде «ну разве можно на меня сердиться, что с меня вообще возьмешь, ну ты посмотри на меня, я же такой обаятельный, хоть и раздолбай!»

Тогда они как-то перекрутились. Надя взяла дополнительные смены, немного заняла у Марианны – та как раз купалась во внимании очередного женатого любовника и денег не считала.

И вот Надя захлопнула крышку ноутбука – на пластик цвета стали налипли творожные крошки и облачко муки. Данила обернулся, и в его глазах, как в детском калейдоскопе, появились, сменяя друг друга, причудливые комбинации цветных стеклышек: недоумение, ярость, агрессия.

– Ты… Какого хрена ты это сделала?

Надя опустилась на стул. Перед глазами стояла пелена, похожая на колыхание раскаленного воздуха.

– Я не верю. Не верю в нас. Ничего не получится. Правда.

– Что? – Он мелко заморгал оленьими ресницами.

Новый калейдоскоп: растерянность, обида.

– Что ты несешь? – Он неловко дернул рукой, как угловатая марионетка. – Ты головой думаешь или… яичниками?

– Ничего не получится, – спокойно и как-то отрешенно повторила Надя. – Это не работает. У нас с тобой. Я знала. Я ведь хотела от него избавиться.

– От кого? – Он вскочил с табуретки, присел перед ней на корточки, осторожно взял ее безвольные руки, заглянул в ее лицо. – Надюш, ты с ума сошла? Почему это у всех получается, а у нас нет?

– Потому что… – У нее не получалось посадить предчувствие в клетку из знакомых слов. – Потому что мы другие. Мы этого не хотели. Мы не готовы.

– Надюша, дорогая моя, да у тебя же это гормоны. Правда, я читал. Ну скажи мне, что ты так не думаешь.

– Читал? – удивилась она.

– Конечно. Да я целыми днями в Сети торчу, все про беременных читаю. И про детей.

Надя наконец сфокусировала взгляд на его лице. Глаза большие, смотрит взволнованно. Знакомая нежность проснулась где-то в области солнечного сплетения. Вяло шевельнулась, приоткрыла один мутноватый глаз, недовольно повела пушистым хвостом. Зачем вы меня растормошили, я так от вас устала. Но я вам отомщу. Приведу с собою сырость, которую будут впитывать ваши подушки и от которой у вас появятся преждевременные морщинки под глазами. И вам будет горько. И вам будет тошно. И вы пожалеете, что не дали мне вздремнуть.

И сырость действительно пришла – некрасиво скривила Надин рот, полилась по ее щекам, щекотным ручейком заползла в воротник домашнего платья. Данила отвел ее в комнату, усадил в кресло, зачем-то принес плед, хотя в квартире было жарко и душно.

– Все будет хорошо. Я тебе обещаю… Потом покажу тебе, сколько всего интересного нарыл. Нам столько всего надо обсудить. Будет ли у нас коляска или слинг. Будем ли мы делать прививки? Как долго ты будешь кормить… Надя, я буду хорошим отцом. Правда. Правда. Правда.

Он повторял это «правда», как магическое заклинание. Заговор, который мог что-то изменить.

Как ни странно, ей стало легче. В голове прояснилось, стало даже как-то неловко за собственные слова, хоть и породило их искреннее отчаяние. Она с надеждой смотрела на мужа, в его взволнованные глаза, на его решительно сжатые губы. Пыталась нащупать чувство чужого крепкого плеча… и никак не могла.

Платье, сшитое Надей для подруги, подразумевало ассоциации – Венеция, весна, невинность, наглая мушка на щеке перепудренной красавицы, жадный мужской взгляд из-под темных бровей, запретная страсть в нише полуразрушенного палаццо. Декольте, оборки, кружева, легкость шелка, нежность пастели и глубокое, как омут с русалками, декольте. Когда Марианна в этом платье взяла в руки автомат (или что там это было, она совсем не разбиралась в оружии), сотрудники тира синхронно достали мобильные телефоны. Снимали с ухмылками, исподтишка, не догадывались, наивные, что такой реакции она и ожидала, что она нарочно позировала – хлопала ресницами и оттопыривала прорисовывающийся под шелками круглый зад. Вечером того же дня ролики с Марианной в тире появились на «Ю-тьюбе».

Стрелком она была предсказуемо никудышным – длинное платье мешало правильной стойке, отдача казалась невыносимой для ее плеч. Потом на нежной, как у большинства рыжих, коже набухнет синяк, и Борис, косвенный виновник, будет осторожно дуть на него, и это будет первая минута их настоящей близости. Да, одна мишень ей покорилась – неискушенное сердце мужчины, который ее сюда привел. Бориса. Они будут близки на исходе того же затянувшегося дня, и для него это будет спонтанная страсть, а для нее – отточенный сценарий бенефиса. Из тира они поедут в тихое итальянское кафе и закажут один десерт на двоих, и там он даже не будет врать об одиночестве в семье, а скажет все как есть – у них с женой есть договоренность о некоторой свободе. Не то чтобы они гуляют направо и налево, но если у кого-то из них случается «настоящее», то второй не будет препятствовать. Ведь истинная близость – это стопроцентное принятие.

– Я бы так не смогла, – облизнет губы Марианна. – Я собственница.

– А я знаю, – ответит Борис. – У тебя это на лбу написано.

Марианне, с одной стороны, будет обидно. Обычно мужчины ей лгут. То есть не то чтобы обводят вокруг пальца доверчивого Буратино – нет, она опытный игрок и прекрасно знает правила. Просто они вдвоем – мужчина и Марианна – разыгрывают древний сценарий. Он рассуждает об одиночестве, а она его жалеет и понимает все-все. При таком раскладе получается, что она – не просто подобие резиновой куклы из секс-шопа, которую вынимают из шкафа раз в неделю, чтобы потерзать, а потом, свернув в рулон, положить на место. Нет, она Женщина, мудрый эмпат, она не похожа на ту истеричку, в паспорте которой стоит штамп о браке и которая не хочет видеть в нем пойманного льва. Марианна не такая, она льва разглядит, раздразнит пряным запахом горячей крови, а потом выпустит на волю. С другой стороны, Борис был честен, и пусть это так непривычно, но разве на честность обижаются? Он предпочел играть открытыми картами, рассказал ей все еще до того, как они решили снять номер в отеле на час. Он дал ей возможность выбора, предложил честное сказочное перепутье, архетипический камень с надписью: «Налево пойдешь – сам умрешь, направо пойдешь – коня потеряешь». Допив кофе с виски, она, конечно, все равно пошла налево. Наклонившись к его покрасневшему уху, она сама произнесла: «Не хочу сегодня расставаться с тобой». И они отправились в отель, и Марианна даже не спросила, откуда ему известен путь в это временное унизительное гнездышко любви. Продумал все заранее? Или шел по натоптанной тропе?