Мы отъехали на расстояние от дома Белозерских, и Никодим Спиридонович велел моему кучеру остановиться. Потом жестом подозвал извозчика-лихача и, когда тот поравнялся с нами, спросил:

– Он?

– Не он, – ответил извозчик. – Ростом тот был чуток пониже да крепче на вид.

– А тебе записку к околоточному этот человек давал? – повернулся Никодим Спиридонович к мальчишке-половому.

– Не-а, – дернул головой мальчик. – Тот не такой был. Кажись, постарше. И толще.

Следующим выманили на улицу Сосницкого. Это сделать было проще, потому что вызывал его сам Никодим Спиридонович, очевидно опасаясь с моей стороны нового сюрприза.

– Все в точности! – сказал извозчик, когда Никодим Спиридонович переговорил с Юрием Васильевичем, а после спросил извозчика, не этот ли человек брал пролетку. – Он! Вернул аккурат час в час, как обещал.

– А тебе этот человек дал записку? – обратился Никодим Спиридонович к половому.

– Не-а. Тот совсем не такой был.

– А какой? – теперь уж раздраженно спросил Никодим Спиридонович.

И мне было забавно смотреть, как он досадует на неудачу.

– А не помню, – ответил мальчик, подняв плечи к ушам. – Лицо у него закутано было по самый нос, я ж сказывал. И шляпа на глаза надвинута. А шинель старая, такие уж не носят господа, до пола спускалась. Я не разглядел его.

– Ну, а что-нибудь в нем было приметное? – донимал он расспросами мальчишку. Тот задумался, нахмурив лобик. – Может, он вел себя по-особенному?

– Не-а, не вел. Сидел у окошка, газету читал, потом меня позвал. Отдал записку и сказал, чтоб бегом отнес ее околоточному. Пять копеек дал!

– А что за газету читал? Да ты, поди, неграмотный.

– Отчего ж, я всю азбуку назубок знаю, – обиделся мальчик. – Да только в газете буквы были ненашенские.

– Ненашенские, говоришь? – заинтересовался Никодим Спиридонович.

– Ага, – мальчишка утер нос рукавом, – ненашенские. А на пальцах у него ногти длинные и чистые-пречистые. И на мизинце кольцо синее…

– Погодите, Никодим Спиридонович, – остановил я пристава, когда он хотел задать следующий вопрос. – Ты сказал: кольцо синее. Камень какой был – круглый, квадратный?

– Квадратный, – важно сказал тот. – И вокруг махонькие камушки.

– Никодим Спиридонович, похоже, это был барон, – сказал я. – Он носил на мизинце перстень с сапфиром, усыпанный бриллиантами. И ногти у него были длинные. Когда барон играл на рояле, они отвратительно постукивали по клавишам.

– А говорил, ничего нет приметного… – удовлетворенно крякнул Никодим Спиридонович, расплатился с извозчиком, велел ему отвезти мальчишку по адресу, затем долго сидел, сложив на животе руки, и думал, выпятив вперед губы.

– Не странно ли? У Агнессы Федотовны ночевал князь Дмитрий, после чего барона нашли удушенным… Пролетку для убийства взял Сосницкий, а записку к околоточному половому отдал барон… – высказал я мысли вслух. – Шайка разбойников?

– Не думаю, друг мой, – проворчал тот. – Кто-то кого-то подставляет, как графа Свешникова. Занятно, занятно… Послушайте, батенька, поезжайте к себе, а я еще раз переговорю с Сосницким. Встретимся вечером, я приеду к вам на дом.

Позже стало известно, что Сосницкий купил на двое суток пролетку… по просьбе Агнессы Федотовны – у нее якобы сломался экипаж. Стало быть, это она взяла пролетку, но… не она же стреляла в меня! Коль Сосницкий не отрицал, что взял пролетку в аренду, значит, ему нечего скрывать, и значит, он тоже не стрелял в меня. Остался – страшно подумать – князь Дмитрий Белозерский! У меня голова пошла кругом.

– Неужели князь совершил все эти подлости? – негодовал я.

– Вы слишком доверчивы, – усмехнулся Никодим Спиридонович. – Верите на слово то Свешникову, то Сосницкому, то баронессе. А если все они лгут?

– Агнесса Федотовна не выдала князя, что он ночевал у нее, а ведь она наверняка догадалась, кто задушил барона, – доказывал я. – Хотя это и глупо – выгораживать злодея. Он подставляет ее, Сосницкого, даже покойного барона. Представьте, едва она потребует объяснений от князя… Надобно предупредить ее, а то как бы она не стала очередной жертвой…

– Непременно, Влас Евграфович, непременно, – произнес Никодим Спиридонович. – Завтра же. А не дадите ли мне письмецо, которое писала вам Агнесса Федотовна сегодня утром? К отчету приобщу, на службе-то я сегодня не был, а начальство строгое.

– Извольте.

Я отдал ему письмо, он положил во внутренний карман сюртука и подмигнул мне:

– Я оповещу Сосницкого и Белозерского, чтоб с утра навестили баронессу. И вы приезжайте. В конце концов, мы были знакомы с бароном, нам надлежит проститься с ним перед отправкой на родину.

Я проводил его, но полночи не мог заснуть, чувствуя, что развязка близка.

У Агнессы Федотовны было тихо и мрачно – мебель в чехлах, зеркала занавешены, горели свечи, дом наполнился ароматом ладана, прислуга ходила на цыпочках. В прихожей были приготовлены саквояжи, а в гостиной стоял тяжелый гроб с телом барона фон Рауха. Сама баронесса была одета во все черное, ее усталое лицо прикрывала вуаль, лишь белый платок мелькал, когда она отдавала распоряжения, взмахивая рукой.

Князь Дмитрий прибыл одновременно со мной, Сосницкий не приехал. Агнесса Федотовна сообщила, что сегодня же отправляется в путь, плакала, сетовала, что ей придется ехать в Германию, которую она не любит. Я вышел на воздух покурить, полагая, что князь ничего не сделает с Агнессой Федотовной при таком количестве людей, и с нетерпением ждал Никодима Спиридоновича. Стояла промозглая и холодная погода, густой туман обволакивал улицу, от влажности нечем было дышать. Наконец из тумана вынырнул крытый экипаж, за ним ехали верхом несколько полицейских. Никодим Спиридонович тяжело ступил на мостовую, отдышался и подошел ко мне:

– Все собрались?

– Вы имеете в виду Сосницкого и Белозерского? Явился только князь, Сосницкого нет. Подождем?

– Не стоит.

Он сделал знак рукой, двое полицейских спешились, вошли за нами. У тела покойного Никодим Спиридонович постоял недолго, повздыхал. Странный он человек – ничем не выдавал своего отношения к происходившему. Казалось, убийства его и не трогали, а являлись заурядным делом, которому он мало придавал значения. Мне не терпелось покинуть этот дом, но я опасался за Агнессу Федотовну, с князем ее нельзя было оставлять до самого отъезда. Никодим Спиридонович должен был предупредить ее насчет князя, но он почему-то не делал этого. Я уж хотел подтолкнуть его и тем самым напомнить о нашей цели, как вдруг он наклонился к баронессе и шепотом попросил:

– Сударыня-матушка, не прикажете ли подать чаю? Замерз я, однако.

– Пройдемте в столовую, господа, – печально сказала она, поднявшись со стула. – Груша, прикажи подать чаю на четыре персоны.