Мотаю головой.

– Чай свежий, только что заваренный, да водой разбавлять, – ворчу. – Вот еще!

– Согласен. Но здесь, в Москве, почти все чай разбавляют; гостя не спрашивают даже. Фигак полную чашку воды на чайную ложку чая – набулькивайся, гость дорогой! Я долго привыкнуть не мог к такому издевательству. Потом притерпелся как-то. Но уж дома-то…

– А ты тоже не москвич? – спрашиваю.

– Да ну, какое там… Ты их вообще видела, москвичей-то? Нет их в природе. Москва есть, а москвичей нет. Каждый откуда-нибудь да приехал.

– Ну, сколько-то их есть. Та же Марина, например.

– Правда? – удивляется. – Москвичка? Что, прямо вот так и родилась в самой Москве? Не учиться приехала?.. Ну, значит, встречается еще редкий зверь коренной москвич в дикой природе. Кто бы мог подумать…

Отдает мне чашку, распечатывает круглую жестяную коробку с печеньем. Красота какая! Печенюшки там все разные, даже и не перепробуешь, наверное. Но я буду стараться.

Пока я вожусь с печеньем, хозяин дома помалкивает. Барабанит пальцами по столу, курит, думу думает. Молчание нарушается лишь моим безмятежным хрустом. Наконец, не выдержав тишины, прошу:

– Может, расскажешь про Михаэля, пока мы чай пьем? Если уж книжку его переводить мне сегодня не светит…

– Расскажу, – кивает. Хмурится почему-то. – Но сначала ответь мне на один вопрос…

И снова умолкает. Берется за следующую сигарету. Не то нервничает, не то просто слов нужных найти не может.

Немудрено. Вопрос его поверг меня в оцепенение. Чего угодно ожидала, только не этого.

– Скажи, – говорит, – с тобой, случайно, не бывает так, что?.. Ну вот, к примеру, заходишь в комнату, где сидит, скажем, человек с больным зубом. Или головой, или ногой – не имеет значения. И у тебя тут же начинает болеть зуб, голова, нога – пока не выйдешь из комнаты… Ясно. Можешь не отвечать. По твоему лицу вижу, бывает.

– Сегодня, – говорю наконец. – Только сегодня. До сих пор, кажется, ни разу. Или я просто внимания не обращала?..

– Ты только сегодня заметила? – оживляется. – Вот это да! Выходит, не один я к свиданию подготовился.

Он смеется, но почти сразу же мрачнеет.

– Прости, – говорит. – Тебе, судя по всему, не до шуток, если сегодня все это случилось в первый раз. Как именно, если не секрет?

Какие уж тут секреты. Полдня ведь маялась, страдала, что некому пожаловаться, не с кем посоветоваться. К кому ни сунься, скажут: «Дура психованная» – да и выкинут из головы мою печаль. Даже Марина, уж насколько, казалось бы, завзятая чернокнижница, без прикладной эзотерики шага в сторону не сделает, но тут рукой на меня махнула и прогуляться отправила, от душного помещения подальше, чтобы дурь выветрилась. А этот тип вдруг сам угадал. Как, почему, с какой стати угадал – об этом я думать поостерегусь. И без того последняя черепица с крыши осыпается.

Я уж лучше исповедаюсь, пока есть такая возможность.

Рассказываю ему про давешнюю крашеную блондинку с больным зубом, про дядечку с василиском в желудке. В красках расписываю собственные страдания. Пусть пожалеет да чаю еще нальет. Меня сколько уж лет никто толком не жалел, а иногда так хочется…

– Во время гадания накатило, значит? Интересный поворот!

Чаю-то подливает, а вот жалеть меня и не думает. Радуется, только что руки не потирает. Словно бы я клад нашла и теперь предлагаю взять его в долю, ежели, к примеру, лопату одолжит или на шухере постоит. И вроде как заранее на все согласен. Улыбается до ушей. Улыбка, надо понимать, предназначается мне. Вся, целиком, сдачи не надо.

– А на меня, – говорит, – поначалу находило, когда я за фотоаппарат брался. Причем не только боль. Чужая жизнь во всей полноте, разом, без остатка, на меня обрушивалась. Думал, волшебная вещь… А оказалось, это я сам волшебный, а фотоаппарат – ну да, хороший такой фотоаппарат. Но вполне обычный. Подарок старого друга… Просто каждому из нас нужен какой-то трамплин – для начала. У меня был фотоаппарат, у тебя – карты. Оно и понятно: я полжизни великим фотографом себя мнил, а ты гаданием, как я понимаю, всерьез занимаешься, зарабатываешь даже… Потом уже и без трамплина можно обходиться. Особенно если знать некоторые приемы. Нехитрая техника, освоить ее проще простого, было бы призвание.

Я даже про печенье забыла. Сижу, слушаю его, ресницами хлопаю. Ничего не понимаю пока. Но – вдруг пойму хоть что-то? Когда-нибудь. Законспектировать, что ли?..

– Ты спрашивала про Михаэля, – он неожиданно меняет тему разговора. – Так вот, познакомились мы следующим образом. Я сидел в привокзальной кондитерской одного маленького немецкого городка. Пил кофе – помойного, к слову сказать, качества, – жевал черствый крендель, ждал поезд на Мюнхен и очень старался не сойти с ума, по целому ряду причин. Долго рассказывать, да и ни к чему сейчас… И тут подходит ко мне здоровенный белобрысый дядька в твидовом пиджаке, скалится приветливо, спрашивает что-то по-немецки. Объясняю ему, чуть ли не на пальцах, что на языке Штирлица и Гёте могу, в лучшем случае, команду «хэндэ хох» уразуметь. Дядька отмахивается: «нет проблем» – и переходит на английский. Первым делом он задал мне тот же вопрос, что и я тебе.

– И ты не послал его подальше?

– Ну, ты же меня пока не послала… И потом, к тому времени я уже привык к разным… ну, скажем так, странностям. Ничего, кроме странностей, со мной, можно сказать, не происходило в ту пору.

– Хорошая, должно быть, жизнь.

– Дело вкуса. Тебе нынешний вечер понравился?

– Даже и не знаю. С одной стороны, у тебя в гостях, пожалуй, интереснее, чем дома сидеть, уткнувшись носом в компьютер. С другой… Жалко кафе. И все остальное жалко. И ночевать теперь где-то надо. То ли квартиру искать, то ли по друзьям пока помыкаться… Ох, я же Наташке позвонить хотела! Двенадцать уже есть?

– Сейчас будет, – он смотрит на круглый циферблат настенных часов. Судя по исключительному уродству, вещица тоже хозяйская. Очень типичное убранство московских съемных квартир: все, что даже на дачу вывозить противно, можно оставить жильцам. И брать с нас на полтинник больше, за «меблировку».

– Не надо тебе никуда звонить, – будничным тоном говорит счастливый владелец дивного хронометра. – Разговор у нас будет долгий. Небось тут и заснешь, прямо на этом топчане. В монологе я страшен, кого угодно усыплю.

– Ну да. Ты же Оле-Лукойе, – улыбаюсь натянуто. – Тебе так и положено.

Предложение, что и говорить, соблазнительное. Я бы, следует признаться, огорчилась, если бы оно не воспоследовало. Но теперь, когда он сказал вслух то, о чем я все время думала, мне неловко. Не знаю, куда глаза и руки девать.

– Я, – напоминает мой гостеприимный хозяин, – не маньяк. Настолько не маньяк, что самому тошно. Но уж какой есть. Мой примитивный ум не терпит намеков и недомолвок. Когда я говорю: «спать», это и значит: «спать». Никаких дополнительных процедур. Когда я решусь выступить в роли коварного соблазнителя, я тебе честно об этом скажу. Заранее. Договорились?