– Ха! – великий вождь недоверчиво хмыкнул. – Что вы хотите от питерских поэтесс? Нафуршетятся халявным коньяком при минимуме закуски, еще и не то увидят. Хорошо, если не обкурятся, чем попало. В наших Питерских миазмах творческой натуре много не надо. Богема! Хотя раньше богема совсем другая была.

– И кто ж это, по-вашему, богему российскую до такой ручки довел? До квартир коммунальных с клопами, тараканами и без горячей воды да при полном отсутствии каких-либо вразумительных гонораров? – великий царь грозно подбоченился.

– Ну, уж не я, – великий вождь обиженно оттопырил губу.

– А кто ж? Эти? – царь махнул рукой в сторону революционеров на крыше. – Эти могут! Придут экспроприировать, глядь, а у человека очки на носу, волосы мытые, да рубаха чистая. Точно буржуй! И нет человека.

– «Комсомольцы – беспокойные сердца! Комсомольцы всё доводят до конца», – тоскливо вставил великий поэт.

– Хорошо бы понять, будет ли этот конец? А если будет, то когда? – заметил один из стражей Ши-Цза.

– Конец уже наступил в 17-м! – воскликнул царь. – Конец империи. Здесь, на этом самом месте начал я её создавать, и отсюда же, этот в кепке, – царь кивнул в сторону вождя, – её и прикончил. Эх, за что же народу моему маета такая, – царь обхватил голову руками и закачался в седле.

– Маета! Именно маета, – задумчиво согласился поэт, – какое точное слово. Надо обдумать. До свидания, господа, – он повернулся в сторону Троицкого моста и исчез в ночном серебристом тумане.

– Слушай, – обратился великий вождь к великому царю. – Ну, сколько можно уже? Скоро девяносто лет, как ты меня этим всем попрекаешь! Кто ж знал, что так получится? Я ж не хотел.

– Ты-то, может быть, и не хотел, а вот Ильич настоящий, чего хотел, это большой вопрос. Я бы, вообще, тех, кто ниже метра восьмидесяти к власти не допускал.

– Как это?

– Так это! Все сатрапы, тираны и узурпаторы коротышки!

– Ишь ты, а я вот читал, что размер не имеет значения, – великий вождь ухмыльнулся и по обыкновению хитро прищурился.

– Это, смотря для чего, для управления государством и народами очень даже имеет.

– То есть, управлять страной только такие дубины здоровенные могут, типа вас, батенька, а нам недомеркам – шиш. Идти улицы мести?

– Ничего подобного. Вам в артисты надо. Все великие артисты небольшенького росточка. Ты ведь и сам артист, каких поискать, не ты сам, конечно, а Ильич настоящий, вот и заигрался. Ему бы в театре выступать вместе с Наполеоном. Или, вон, как Пушкин стихи сочинять. Пушкин же вот во власть не лез никогда. При небольшом росте да сомнительной внешности он в своем величии мирным путём утверждался. Не то, что некоторые, – царь сурово нахмурился. – Ломать – не строить. Всё готовы порушить, лишь бы прославиться!

– Господа, заканчивайте свой философский диспут, – скомандовал один из стражей Ши-Цза. – Скоро рассветет.

– Без сопливых разберемся, – шикнул на стража великий вождь.

– Но-но-но, – Ши-Цза оскалил пасть и продемонстрировала вождю страшного вида клыки.

Сверху раздалось глумливое ржание революционных кадров: моряка и рабочего. Царский конь всхрапнул и сверкнул очами в сторону веселящихся на крыше. При этом глаза коня полыхнули зелёным. Веселье мгновенно утихло.

– Да ну вас! – Ильич засунул руки в карманы пальто, ссутулился и уныло побрел по воде в сторону Финляндского вокзала.

– Ваше величество, – стражи Ши-цза почтительно склонили гривастые головы. – Нам будет не хватать вас в эти длинные белые ночи.

Великий царь ласково потрепал стражей по головам и почесал за ушами у каждого.

– Мне тоже, – он тяжело вздохнул. – Всё-таки у нас тут хорошая компания собралась. Можно сказать, высшее общество.

– Даже вождь пролетариата? – поинтересовался один из стражей.

– Даже вождь. Ведь, как говориться, истина рождается в спорах. А без Ильича с кем мне поспорить? – царь пришпорил коня и помчался прямо по водной речной глади туда, где его уже заждались незыблемая твердыня и вредная змея.

Над весенним еще ночным Питером занимался рассвет.

* * *

Преддипломную практику Соня, разумеется, проходила в папином банке, а вот Лопатину удалось устроиться только в отделение Сбербанка. Надо сказать, что все сотрудницы отделения, как на подбор, оказались женщинами весьма упитанными и находились примерно в возрасте матери Алексея. Ну, или что-то около этого. Они явно обрадовались появлению в их отделении такого симпатичного молодого человека и наперебой старались накормить его чем-нибудь вкусненьким во время перерыва на обед. Лопатину было неудобно отказываться, да и угощения выглядели весьма соблазнительными. Тут и домашний борщок, разогретый в микроволновке, и котлетки, и курочка, и картошечка жареная или вареная, да и макароны «по-флотски» ничем не хуже, а на десерт, разумеется, пирожки домашние с капустой или черникой. Кроме обеда в графике работы случались и лёгкие перекусы всё теми же пирожками и неизменными конфетками «Чкрнослив в шоколаде», которые вместе с чаем и растворимым кофе сотрудницы покупали вскладчину.

На работу Лопатин являлся в брюках и неизменной светлой рубашке с галстуком. Сначала он удивился, когда ремень пришлось застегивать на соседнюю дырочку, а затем и вовсе струхнул, когда понял, что в выходной день с трудом влезает в свои обычные джинсы. Большая задница в его карьерные и матримониальные расчёты никак не вписывалась.

Поначалу Лопатина в отделении посадили сортировать документы. С этой задачей он быстро справился, и его направили на обучение к кассиру по приёму коммунальных платежей. Лопатин целый день маялся рядом с кассиршей. На следующий день платежи уже принимал он сам под присмотром всё той же кассирши, а еще через день его выпустили в самостоятельное плавание на отдельной кассе. Работал Алексей очень быстро, поэтому в его окошке очередь никогда не скапливалась. Однако от однообразной и скучной деятельности, а так же от бестолковых посетителей к концу рабочего дня он буквально сатанел и уже ни капельки не осуждал сотрудниц отделения, когда те срывались на посетителях. Сам Алексей, хоть и с трудом, но держал себя в руках. Начальница отделения была очень довольна его работой и по окончании практики выдала Лопатину блестящую характеристику, а также предложила по окончании университета вернуться в отделение с перспективой когда-нибудь стать её замом, а потом, глядишь, и начальником отделения.

«Щас!» – подумал Лопатин, однако поблагодарил, пообещал вернуться и расцеловался со всеми сотрудницами отделения, включая уборщицу. В качестве «отвальной» он принес несколько бутылок сладкого шампанского, которое дамы очень уважали, несколько шоколадных тортов и два килограмма «Чернослива в шоколаде».

Диплом он защитил на «отлично» и серьёзно задумался о своей дальнейшей жизни. Возвращаться в полупролетарское отделение Сбербанка он категорически не хотел, в другие банки его не брали. Там хватало своих «Жор» и «Дор» (жён ответственных работников и детей ответственных работников). Под эту категорию Алексей Лопатин никак не подходил.