Чтобы заниматься работой, столь вредной для здоровья, нужно быть исключительно здоровым человеком. Это мой девиз. Другими словами, нездоровый дух нуждается в здоровом теле. Парадоксальность этой сентенции я не перестаю ощущать на своей шкуре с тех пор, как стал профессиональным писателем. «Здоровый» и «вредный для здоровья» совсем не обязательно находятся на разных концах спектра. Они не противостоят друг другу, а, наоборот, друг друга дополняют, а иногда даже действуют сообща. Вполне естественно, что если кто-то решил вести здоровый образ жизни, он будет думать только о том, что полезно для здоровья. А тот, кто не собирается вести здоровый образ жизни, — о том, что вредно для здоровья. Но с таким однобоким взглядом на мир вы никогда ничего не добьетесь.

Некоторые писатели, создав в молодости значительные, прекрасные произведения, с возрастом вдруг обнаруживают, что наступило творческое истощение. Это довольно метко обозначают словом «исписаться». Новые работы этих авторов могут быть по-прежнему хороши, но всем очевидно, что их творческая энергия иссякла. Полагаю, это происходит потому, что им не хватает сил, чтобы противостоять воздействию токсинов. Физические возможности, которые поначалу позволяли справляться с ядом, в какой-то момент, достигнув своего предела, потихоньку пошли на убыль. Писателю становится все труднее работать интуитивно и стихийно, потому что равновесие между силой воображения и физическими способностями, необходимыми для поддержания этой силы, нарушено. Тогда писатель с помощью наработанных за долгие годы приемов продолжает писать как бы по инерции — и оставшейся энергии хватает лишь на то, чтобы придать тексту форму литературного произведения. Это очень давит, и, конечно, творческая личность не может смириться с таким положением. Некоторые в такой ситуации прощаются с жизнью. Другие решают уйти из литературы и сменить род деятельности.

Я, по возможности, постараюсь не исписаться. Литература представляется мне занятием более спонтанным и центростремительным (как говорят психоаналитики — центрилетальным). В литературе должна присутствовать положительная и естественная жизнеспособность. Писать роман — все равно что карабкаться на скалистую гору, преодолевая утес за утесом, и оказаться на вершине можно только после долгой и напряженной работы. Ты либо преодолеваешь себя, либо нет. Одно из двух. Трудясь над романом, я всегда помню об этой метафоре.

Понятно, что наступит день, когда ты проиграешь. Со временем тело неизбежно разрушается. Рано или поздно оно потерпит поражение и исчезнет. Когда тело повержено, духу (скорее всего) уже некуда податься.

Я прекрасно все это понимаю. И тем не менее я твердо намерен держаться до последнего, чтобы момент, когда моей витальности уже не хватит на сопротивлению внутреннему яду, наступил как можно позже. Это мое писательское кредо. Кстати сказать, на данном этапе жизни я просто не успеваю исписаться. Я бегу. Даже когда говорят: «Он не творческая личность».

Шестого октября я буду выступать в Массачусетском технологическом, так что сегодня надо поработать над речью. Я делаю это на бегу (разумеется, не вслух). Музыку, опять-таки разумеется, в это время не слушаю. Бегу и повторяю про себя английские слова.

В Японии мне крайне редко приходится выступать перед аудиторией. Там я вообще не произношу никаких речей. Однако в моем послужном списке уже несколько выступлений на английском. И думаю, что с каждым годом их число будет расти. Любопытный факт, но, когда я говорю на публике, я чувствую себя куда комфортнее, изъясняясь не на родном японском, а на своем далеко не совершенном английском. Думаю, дело в том, что при разговоре на какую-то серьезную тему по-японски я буквально тону в море слов — слишком уж богат выбор, слишком много возможностей. Как писатель, я нахожусь с японским языком в крайне близких (я бы даже сказал, интимных) отношениях, поэтому выступление перед большим количеством слушателей — не самое приятное переживание: я без руля и без ветрил ношусь по океану слов и едва не тону в его изобильных глубинах.

Так что в случае с японским языком мне хотелось бы ограничиться уединенной работой в своем кабинете, за письменным столом. Играя на своем поле, я умело принимаю подачу — нахожу правильные, эффективные контексты, придающие словам именно тот смысл, который нужен, и добиваюсь вполне конкретного результата. Это моя работа, в конце концов. Но если я попробую говорить о том, о чем я пишу, уверен — меня тут же припрут к стенке. Произнося слова, я всегда чувствую, что неизбежно упускаю что-то крайнее важное. По-видимому, я никогда так и не привыкну к этим смысловым ножницам. (Ну и кроме того, я принципиально не хочу показываться в Японии на публике — Не хотелось бы превратиться в одного из тех несчастных, которым приставучие поклонники шагу ступить не дают.)

Когда я пытаюсь говорить на иностранном языке, мой выбор и возможности заведомо ограниченны. Я очень люблю читать англоязычную литературу, но разговорный английский — не мой конек. Однако, и это стало для меня прелюбопытнейшим открытием, именно поэтому мне гораздо легче произносить речи на английском языке. «Все-таки не родной язык, — думаю я, — что уж тут». Разумеется, на подготовку уходит дикое количество времени. Прежде чем выйти на сцену и заговорить, я должен выучить наизусть получасовую, а иногда и сорокаминутную речь на английском. Если просто читать по бумажке, публике будет невыносимо скучно. Я выбираю слова, которые легко произносятся, чтобы люди смогли меня понять, а еще нужно время от времени смешить публику, чтобы она чувствовала себя комфортно. Помимо того, из моей речи должно быть ясно, кто я, собственно говоря, такой. Даже если это короткая речь. Для того чтобы достичь желаемого эффекта, мне нужно тренироваться — раз за разом произносить текст. На это уходит много сил, зато я каждый раз чувствую, что бросаю вызов самому себе, — и это довольно приятное чувство.

Бег как нельзя лучше подходит для зубрежки речей и вообще чего угодно. Пока ноги сами несут меня по знакомому маршруту, я мысленно нанизываю цепочки слов. Проверяю ритмику фразы, ее звучание. Если моя голова чем-то занята, я могу очень долго бежать со своей обычной скоростью и нисколько не устать. Репетируя речь, я иногда жестикулирую, примеряю всякие разные выражения лица, и попадающиеся навстречу люди кидают на меня удивленные взгляды.

Сегодня на пробежке я видел большого канадского гуся. Он лежал у самой реки, безнадежно мертвый. А под деревом я заметил мертвую белку. Со стороны было похоже, что животные спят, но на самом-то деле они умерли. У обоих был очень смиренный вид, наверное, с таким и должно принимать неизбежный конец жизни. Тихое выражение некоего освобождения, что ли. Неподалеку от лодочной станции мне встретился бомж, закутанный в грязные лохмотья. Он толкал перед собой тележку из супермаркета, распевая во весь голос «Прекрасную Америку». Я так и не смог понять, искренне он это или с иронией.

В любом случае, на календаре уже октябрь. Я и не успел заметить, как подошел к концу еще один месяц. Самое суровое время года не за горами.

23 июня 1996 г. Озеро Сарома, Хоккайдо