Бе-е-едненький.

Ну, к такому идиотизму его жизнь точно не готовила. Он тут меня пугает, наверное, ожидал, что я сейчас затрепещу, заору, в обморок шлепнусь или, может, коленом его двину в критически чувствительную мужскую точку, а я…

А я ржу как кобыла.

Черт, как не изысканно и не богемно так про себя говорить, но что поделать, если нет никакого изысканного названия для самки коня. Даже лошадь — не то.

О! Я ржу, как зебра. И изысканно, и экзотично.

— Малы-ы-ыш, — уже икая от смеха выдыхаю я. — Ты помнишь, что ты в гриме?

Да-да, в гриме адского клоуна Пеннивайза, мы же не стали это все смывать, мы же решили, что будет забавно, если Давида в таком виде тормознет какой-нибудь гаишник.

И можете себе представить, насколько эпично звучало это его заявление в сочетании с клоунским гримом и наручниками? Хотя-я, возможно, даже слегка канонично, но все равно не страшно, все равно смешно.

Я ведь тоже “тигрица” все еще, потому что ну смешно же. Я не в том возрасте, чтобы заморачиваться расписанной аквагримом физиономией.

Ну смотрел на меня косовато прошедший мимо нашей парочки сосед снизу Сергей Петрович — так это потому что я крайне неожиданно целовалась с неопознанным мужчиной у подъезда. А Сергей Петровичу далеко за пятьдесят, даже не исключено, что уже немного и шестьдесят с хвостиком, и он бывший завуч советской школы, и для него это ужасно вызывающее поведение. Секс же еще в советском союзе отменили.

Не знаю, как при этом у Сергея Петровича двое детей и трое внуков. Почкованием, наверное, размножаются. Или партия сказала: “Надо поднимать демографии!” — и Сергей Петрович взял и поднял?

— Эй. — Мой Аполлон задолбался ждать, пока я возьму себя в руки и перестану хихикать. Мой мальчик делает мне нежный кусь за ухо, заставляя чуть сосредоточиться.

— А кто будет орать и отбиваться от маньяка и похитителя? Я вообще-то рассчитывал.

Наверное, если бы он выглядел обломанным — я бы в нем разочаровалась. А он угорает вместе со мной. Надо же. Вот за это, так и быть, сейчас я его малышом называть не буду.

— Ой, милы-ы-ый, — насмешливо тяну я. — А ты думаешь, тут кто-то прибежит меня спасать?

— Ну-у-у, дворник вон там, — Давид дергает подбородком в сторону дальнего подъезда, где скребет тротуар наша дворничиха Клавдия Ивановна, — и у неё лопата. Тяжелая, вроде.

— Да брось, — смеюсь я. — Она ж тебе поможет меня в багажник запихнуть. А потом прослезится и помашет вслед платочком, порадовавшись за мою наладившуюся личную жизнь. Знаешь, сколько лет они с моей мамочкой меня хотят замуж выдать?

— Я им выдам, — мрачно бурчит мой дивный Аполлон, а потом оглядывается и тянет меня за цепочку наручников на запястьях, увлекает к своей машине. Все-таки не передумал.

— Господин похититель, — я говорю это настолько жалобно, что даже сама себе не верю, а Станиславский бы меня вообще сжег за такую паршивую актерскую игру, — разрешите маме позвонить? А то она волноваться будет.

— В машине позвонишь, так и быть, — милостиво соглашается Давид.

— А у тебя в багажнике сеть хорошо берет?

— У меня в багажнике банка краски, антикварный смеситель и три рулона обоев. Прости, богиня моя, но ради тебя они двигаться не будут. Придется тебе поехать в салоне. — На этих словах Давид распахивает дверцу машины.

— Это не по канонам, — я капризно оттопыриваю губу. — Что за похищение такое? Рот кляпом не заткнул, в багажник не засунул. Никуда не годится.

— Эй, ты вообще жертва, и выпендриваешься? — Давид задирает свою дивную бровку. По ощущениям, он очень жалеет, что кляпа у него нет. А сам дурак. Надо было нормально в секс-шопе закупаться.

— А то, — я энергично киваю головой. — Я на тебя жалобу напишу в Ассоциацию Защиты Прав Жертв Неправильных Похищений. Они тебя засудят.

Я, наверное, дура, да? Тут абсолютно левый, почти незнакомый мужик творит какую-то дичь, а я по-прежнему… зебра, и по-прежнему ржу.

Но просто я интуитивно ощущаю, это все не всереьз. Мой кудрявый прелестник развлекается и креативит, а мне это забавно. Иначе я бы уже на него рявкнула и свинтила куда-нибудь в закат, например, к той же дворничихе. Шутки шутками, а будь угроза серьезная — баба Клава на помощь бы пришла. Она у нас тетка боевая.

Давид тянет меня к себе, прихватив за собственный шарф, снова целует.

И каждый его поцелуй — новый вкус моего совершенства. Сейчас — хмельной и медовый, насыщенный, как деревенская медовуха. Ох, какой же вкусный мальчик. Не напьешься им.

Интересно, у него когда-нибудь вкусы кончатся?

— Ты что-то с чем-то, Надя, — шепчет мое совершенство, а потом все-таки кивает мне, чтобы я села в машину.

Взаимно, мой сладкий, это у нас с тобой взаимно.

О том, вестись ли мне на все это, я еще пару секунд размышляю. Я ж домой собиралась, у меня там портрет недописанный, и что я завтра — недосохшую картину повезу?

А у моего Аполлона такие зачарованные и голодные глаза…

Ладно, черт с ним, так и быть — подарю ему этот вечер. Все равно — последний день у нас с ним будет завтра, так ведь?

В машину я сажусь. По королевски величественно опускаюсь в кресло рядом с водителем и опускаю скованные наручниками запястья на коленочки.

Давид же закрывает за мной дверь, огибает машину и ныряет за руль.

Глаза блестящие, кудри живописно растрепанные…

Нет, это ветер на улице, это не я ему волосы так бесстыже взъерошила, совсем нет. Клянусь! Эй, почему вы мне не верите, а?

— А пристегиваться кто будет? — педантично интересуется моя дивная одержимость.

— Ты? — с ехидцей отвечаю я, а потом приподнимаю руки в наручниках с колен. — Господин похититель, имейте совесть, вы и так лишили меня права ехать в багажнике. И пристегиваться мне самой? Может, вы меня еще за руль посадите? Кто из нас кого похищает? Я вас? Так давайте расстегивайте мои кандалы и поменяемся местами.

— Да вот ещё, — Давид улыбается, а потом склоняется ко мне.

Да — чтобы пристегнуть меня ремнем безопасности, а еще чтобы попытаться меня ужалить очередным своим обжигающим поцелуем.

Попытаться — потому что я самым нахальным образом уворачиваясь от его губ. Потому что мой мальчик очень много о себе возомнил.

— Ох и нарываешься ты, Надя.

Опасно-то как мурлычет, ох-х. Была бы кошкой и свернулась в клубочек на его коленях, а лучше — прошлась бы когтями по его спине. Впрочем, это я еще могу и человеком проделать, благо в кои-то веки у меня ногти не под корень срезаны.

Расцарапать спину, бока, шею… Всего его, чтобы так и ходил после этого, вспоминая, с кем он связался.

— У тебя есть влажные салфетки, мой мальчик, или мы гаишников тоже гримом радовать будем?