о соотечественниках, проваливших свой технократический экзамен. Он сомневается, что может чему-нибудь у них научиться.

Неудивительно, что именно безусловная верность – этническим, религиозным или социальным группам – привлекает людей в новом европейском популизме. Популисты обещают людям не судить их по тому, насколько они преуспели в жизни. Они обещают если не справедливость, то солидарность. Пока меритократические элиты смотрят на общество как на школу, состоящую из отличников, которые борются за стипендии, и двоечников, которые дерутся на улице, популисты рисуют образ общества как семьи, все члены которой поддерживают друг друга не потому, что они того заслуживают, а в силу того общего, что их объединяет.

В основе вызова популизма лежат разногласия по вопросу о природе и обязанностях элиты. Нынешние мятежные лидеры не хотят национализировать промышленность, как это было век назад. Вместо этого они обещают национализировать элиты. Они не обещают спасти людей, но готовы остаться с ними. Они обязуются восстановить национальные и идеологические границы, разрушенные глобализацией. Они превозносят тех, кто не владеет иностранными языками и кому некуда уезжать. Словом, популисты сулят своим избирателям не компетентность, а близость. Они намерены укрепить связь между элитами и народом. И такое намерение находит отклик среди все большего числа европейцев.

Американский философ Джон Ролз выражал позицию многих либералов, когда утверждал, что быть неудачником в меритократическом обществе не так обидно, как в обществе открыто несправедливом. В его представлении честность игры примирит людей с неудачей. Судя по всему, великий философ мог заблуждаться.

Кризис меритократических элит отчасти объясняет кризис лидерства в Европе. Распространенный запрос на «лидерство» имеет два разных значения в зависимости от того, откуда исходит. В Брюсселе и многих европейских столицах он означает сопротивление популистам и мужество вести наиболее разумную и эффективную политику. В этих местах концентрации европейской элиты запрос на лидерство – своеобразный тест, пройти который позволят только верные ответы. Элита считает политический кризис ЕС прежде всего кризисом коммуникации, поскольку Брюссель просто не смог внятно разъяснить свою политику.

В деиндустриализированных и экономически отсталых частях континента запрос на лидерство звучит иначе – как запрос на самопожертвование и верность. От лидеров ждут готовности нести персональную ответственность за кризис и публичной демонстрации своих кровных обязательств перед обществом. С этой точки зрения кризис европейского проекта по существу представляет собой не столько результат дефицита демократии, сколько запрос на ревизию меритократического взгляда на общество. К сожалению для Европы, столкновение меритократических элит с популистами обернулось политической борьбой между «партией выхода» и «партией верности». Неслучайно сегодня впервые за последние полвека генералы снова в моде не только в России, но и на Западе. Достаточно лишь взглянуть на состав администрации Трампа, чтобы убедиться, что популистское будущее – это правительство генералов, знающих, как защитить свою страну, и топ-менеджеров, склонных принимать жесткие решения.

Уничтоженные референдумами

Электорат – это «правитель, чей словарь ограничен словами „да“ и „нет“», писал американский политолог Элмер Эрик Шаттшнайдер. С этим трудно спорить. Граждане уверены, что одними «нет» и редкими «да» можно достучаться до правящего класса. Резкое падение поддержки традиционных политических партий и ослабление веры в демократические институты навели многих на мысль, что лучший способ реформировать демократическую систему – ввести некую форму прямой демократии.

Вопрос легитимности референдумов – предмет одного из самых старых споров о демократии. Сторонники прямой демократии утверждают, что референдумы – самый разумный и прозрачный механизм гражданского влияния на государственную политику после избрания правительства. По их мнению, референдумы дают четкий мандат (чего выборам, как правило, не хватает), провоцируют общественную дискуссию и просвещают людей, приближаясь тем самым к демократическому идеалу общества информированных граждан.

Противники прямой демократии с этим не согласны. Они настаивают, что референдумы не наделяют граждан властью, а изощренно манипулируют ими. По словам Маргарет Тэтчер, референдумы – это оружие «диктаторов и демагогов»[69]. Они опасно упрощают сложные политические вопросы и порой приводят к непоследовательной политике, так как рассматривают проблемы изолированно, в результате чего люди часто одобряют противоречащие друг другу меры. Считается, что если в один и тот же день предложить избирателям проголосовать за повышение социальных расходов и снижение налогов, они с большой вероятностью поддержат обе меры, хотя политикам прекрасно известно, что одно исключает другое. Критики прямой демократии утверждают также, что референдумы зачастую играют на эмоциях, а не оперируют аргументами. Противники референдумов отрицают их воспитательную роль с точки зрения гражданской активности, и статистика их в этом поддерживает. С распространением референдумов уровень явки на национальных выборах по Европе упал с 71 % в начале 1990-х до 41 % – в последние несколько лет.

Я не стану обсуждать здесь достоинства и недостатки прямой демократии. Мой тезис в том, что в политической структуре, подобной ЕС, много общих стратегий и мало общих тактик. В условиях, когда одни страны-члены могут беспрепятственно голосовать по вопросам, серьезно затрагивающим будущее других, взрывной рост числа референдумов – верный путь к неуправляемому Союзу. Рост числа референдумов может спровоцировать банковскую панику, которая, в свою очередь, может запустить процесс дезинтеграции. Европа не может существовать как союз референдумов, поскольку ЕС – это пространство для переговоров, а референдум – последнее слово тех, кто к ним не готов. Поэтому референдумы представляют собой политический инструмент, который легко может быть использован евроскептическим меньшинством и европессимистическими правительствами, чтобы заблокировать решения Союза. Если Европейский союз совершит самоубийство, его орудием, скорее всего, станет всенародный референдум или серия референдумов.

Сокрушительный удар может с пугающей скоростью сделать немыслимое неизбежным. Именно это произошло с Европой после того, как британцы проголосовали за выход из Союза. Шок оказался особенно болезненным, поскольку европейские и британские элиты смогли убедить себя в том, что большинство голосующих захотят остаться в ЕС. Эксперты, социологи, рынки – практически все прогнозировали сохранение членства Британии в Союзе. Вероятность этого политические аналитики за несколько минут до объявления первых результатов оценивали в умопомрачительные 93 %. Разумеется, все предсказания оказались ошибочными, и всё изменилось в одночасье.

Ударная волна от Брекзита прокатилась по всему миру, сотрясая финансовые рынки, нагоняя страх на политических лидеров и провоцируя широкие политические дискуссии. Если еще накануне европейцы спорили о том, какая страна войдет в Союз следующей, то теперь все гадали, кто его покинет. В известном психологическом эксперименте испытуемому показывают изображения котов и каждый раз просят назвать животное, которое он видит. Естественно, он видит кота. Постепенно к котам примешивают собак, но человек продолжает везде видеть котов. Тут кто-то выкрикивает его имя, отвлекая от эксперимента. Вернувшись к изображениям, он начинает видеть собак. Именно