Я поправила картины, взяла стул, села на него и прикурила. Через некоторое время пришлось сходить за пепельницей, которая вскоре переполнилась, а я так и не двинулась с места.

Кто-то все знает!

Знает о поддельном Стаббсе, которого пытался сбыть с рук мой бывший начальник Руперт. Значит, может знать и о его делах с Кэмероном Фицпатриком, у которого я забрала картину. Знает, что я сделала с Кэмероном. Во всем мире было всего шесть человек, которые хотя бы что-то знали обо всей этой истории. Во-первых, я сама. Еще трое уже мертвы — Кэмерон, Лианна, Рено Клере. Значит, оставалось двое: Руперт и Ромеро да Сильва, римский полицейский из отдела по борьбе с мафией. Бред какой-то! У Руперта на меня ничего не было, к тому же ему бы не удалось разрушить мою жизнь, не разрушив и свою. Я всегда считала, что в его случае у меня есть некоторые гарантии. Да Сильва — полицейский, если бы он захотел допросить меня или арестовать, то действовал бы согласно процедуре и официальным правилам, и уж точно бы не стал играть в такие игры. Значит, есть еще кто-то, кого я не учла. Вытащив открытку из книги, я провела пальцами по застывшему в безмолвном крике лицу Медузы. Караваджо. Ермолов?

С Элвином все могло бы сложиться совершенно иначе, не позвони он мне именно в этот момент. На дисплее рабочего телефона высветился неизвестный номер.

— Алло? — осторожно ответила я.

— Привет, Элизабет! Элизабет, это ты?

— Да, я.

— Это Элвин, я в Венеции! Решил заехать, вдруг тебя застану.

— Ну что ж, застал.

— Я ненадолго. Хотел заскочить по дороге в Ровинь.

Хорватия, значит…

— Как мило.

Элвин молчал. Я прокручивала в голове подтекст нашего недолгого разговора на Ибице, просчитывая варианты. А я слышал о тебе другое, Элизабет.

— Где ты остановился?

— Да я только что приехал, а рано утром мне на паром.

Ага, так и запишем.

— Так ты что, хочешь меня пригласить куда-нибудь сходить? — бодрым голосом спросила я.

— Ну да, конечно! Как раз хотел предложить!

— Отлично! Пара бокалов мне сейчас не повредит. Давай встретимся у моста Академии? Его несложно найти.

Перед уходом я проверила время отправления паромов в Хорватию. Потом заказала выписку по своим банковским счетам. Некоторое время смотрела на цифры. Судя по тому, что люди говорят о любви, она очень похожа на деньги. Наличие и отсутствие что любви, что денег производит на людей один и то же эффект: если они есть, то всем наплевать, а вот если нет — ни о чем другом и думать невозможно. И любовь, и деньги заранее подают нам знаки, на которые мы не обращаем ровным счетом никакого внимания. Я вроде как уже перестала тревожиться насчет того, что Элвин знаком с Анджеликой Бельвуар, но теперь, глядя на каталог Караваджо и открытку со Стаббсом, поняла, что чутье все-таки меня не обманывало. Из всех галерейщиков мира Ермолов почему-то послал Казбича именно ко мне. Почему? Потому что хотел, чтобы оценкой коллекции занялась именно я. А я взяла и отказалась. И как это понимать? Он посылает мне знак? Вполне могу представить, что мужчина вроде Ермолова не привык слышать слово «нет» и ситуация ему наверняка неприятна. Подавив желание напрямую позвонить Казбичу и спросить, что они творят, я все-таки сдержалась.

Элизабет Тирлинк — реально, правда? У нее настоящая галерея, настоящая квартира, настоящая круглая сумма на настоящем банковском счете. Джудит Рэшли превратилась во всего лишь незначительное воспоминание, и им она и останется. Что бы там ни разнюхал про меня Ермолов, сначала нужно разобраться с Элвином. Я быстро навела порядок в комнате, надушилась, расчесала волосы, повязала платок на ремень сумочки и отправилась на свидание.

Около Академии мы зашли в небольшой бар под мостом на аперитив. Я была просто в восторге от встречи с Элвином — по крайней мере, я заставила его думать, что дело обстоит именно так. Вечер выдался жаркий, и я решила, что это еще одна причина не ходить в «Гарри бар», тем более что именно там Элвин гипотетически мог столкнуться с кем-нибудь из знакомых. После аперитива мы перешли через мост, нашли водное такси и поехали в «Потерянный рай» — одно из моих любимых местечек недалеко от гетто. Если не считать моментов, когда тебе с сосков слизывают «Деламен» столетней выдержки да еще и в люксе Коко Шанель в парижском «Рице», венецианское водное такси — лучший способ почувствовать себя богатым человеком, а Элизабет Тирлинк ощущала себя именно так.

По дороге я поведала Элвину подробности официальной биографии Элизабет — международная школа в Лондоне, отец-пенсионер живет под Женевой, несколько лет занималась финансами, пока не осознала, что истинное призвание — заниматься искусством. Легенда была надежная, на ее составление я потратила первые несколько дней после прибытия в Венецию. Школу я нашла в Интернете рядом с Риджентс-парком — туда богачи со всего мира сдавали своих надоедливых отпрысков, а сами уезжали кататься на лыжах. Там меня точно никто знать не мог. Со своим старым папашей-юристом, который занимался страхованием корпораций и после трагической безвременной кончины моей матери от рака посвятил жизнь коллекционированию редких книг, я даже как-то сроднилась. Стоило мне упомянуть о смерти матери, как вопросы тут же прекращались. На рабочем телефоне у меня было фото нашего «родового гнезда» в Швейцарии — добротная вилла XIX века. Я скомпоновала ее из реальных фотографий из каталогов недвижимости. Справа находился кабинет отца — просторная комната с огромными окнами и видом на озеро. Моя карьера в финансовой сфере состояла из пары практик в консалтинговых фирмах — практикантов сложно отследить, выяснить какие-то подробности без настойчивых расспросов, которые неизбежно привлекают лишнее внимание, просто невозможно. Если кто-то хотел подробностей, то я просто говорила: «Леманс», после чего на меня смотрели с еще бóльшим сочувствием, чем после известия о кончине матери. Пару лет Элизабет провела в поисках себя в Индии, где и поняла, что карьера в бизнесе не для нее. Шесть месяцев в ашраме в Раджастхане, вот только ашрам, к сожалению, уже закрылся. Если после разговоров о раке некоторые еще продолжали задавать вопросы, то после того, как я сообщала, что увлекаюсь йогой, распросы точно заканчивались.

Элвин, в свою очередь, рассказал, что хочет попробовать заняться кураторством: может, пожить в Берлине или в Лос-Анджелесе, где с современным искусством дело обстоит поживее, правда ведь, Элизабет? Показал фотографии выставки своего друга в Сильвер-Лейк — совершенно вторичные фигуры в духе Джакометти из обработанной кислотой стали, поверх которых благоговейно лежали огромные лакированные японские редисы. Я восхищенно поахала, успев запомнить пароль от его телефона. Потом мы перешли к обсуждению последней биеннале, где почти все павильоны были просто «потрясающие» (по крайней мере, по мнению Элвина), потом стали рассуждать, какой из рынков перспективнее, Баку или Тбилиси (как по мне, так ни тот ни другой). В ресторане, как всегда, было битком народу, люди толпились на набережной перед входом, играло джазовое трио, в воздухе звенели радостные голоса американцев, хваставшихся друг перед другом своими приключениями в Европе. Только когда Элвин заказал третий бокал белого вина, я наконец спросила, почему он меня зафрендил.