говорит, что с этой бабой сошёлся, чтобы доказать мне, что он не никчёмный мужик. А я говорю, вот как раз этим и доказал, что самый никчёмный и есть. Не работу, говорю ему, пошёл искать, а бабу.

— Так он работу до сих пор не нашёл?

— Конечно нет, как дедову квартиру сдавал, так и сдает, это его доход. Рантье, блин, — Ира уже говорила о муже с привычным раздражением. — Думает опять ко мне на шею взобраться и ноги свесить. Он за компьютер в войнушку играть и с бабами кадриться, а я — паши за всех.

— Так, ты его решила не пускать?

— Ничего я не решила, — вздохнула Ирина. — И так плохо, и этак нехорошо.

— Ириш, а попробуй помириться, — мне так хотелось, чтобы никто не страдал, даже Хлебодаров. — Договоритесь, чтобы он работу по-настоящему искал и за компьютером сутками не сидел, может быть, всё и наладится.

— Маш, ты прямо не человек, а голубь мира.

— Но ты Вове условия поставь, что как прежде жить не будете.

— Условия любые можно поставить, только будут ли они выполняться, — скривила Ирина губы в горькой усмешке.

— Хочет в семью вернуться — пусть обещает.

— Маш, удивляюсь я на тебя. Пообещать что угодно можно. Тебе по ушам поезди — ты и поверишь. Интересно, тебе Толик твой египетский обещание случайно не давал, что женится, как жена преставится? А теперь Князев твой в уши тебе льёт, тоже, наверное, что-то обещает. А ты переживаешь: позвонит — не позвонит, придёт — не придёт.

— Миша меня любит, — мне стало обидно и за себя, и за Князева, — он пьяный проговорился, что мною бредит, потому что таких как я не встречал.

— Маша, ты блаженная. Если бы всё, что мне Вова по пьяни говорил, было реальностью, так я бы уже давно не работала, а любовалась морскими закатами и кошку чёрной икрой кормила.

Может, я действительно, блаженная, но так хочется быть любимой и любить. Сколько бы любви я ни отдавала дочери, ещё много остается. Хорошо, что у меня есть Князев, ему весь нерастраченный запас любви не жаль отдать, пусть я и чувствую себя женщиной, которая несет на себе весь эмоциональный груз наших отношений. Думать о Мише я могла бесконечно, однако надо было работать. Но только я сосредоточилась на экселевских столбцах, как раздался звонок. Бархатный голос Князева вырвал меня из повседневности:

— У тебя на вечер какие планы, душа моя?

«Душа моя» — как же Мишенька умеет порадовать сердце. Какая я счастливая!

— Я подъеду за тобой на работу к шести часам. Нормально?

И он ещё спрашивает! Конечно, нормально. Князев подъедет к нашему крыльцу, я выйду из здания и увижу его… Только бы ничего на этот раз не поменялось в Мишиных планах.

Действительно, когда я вышла из офиса, Князев ожидал меня. Под любопытные взгляды сотрудников я села в роскошный автомобиль, жаль, что Князев не вышел, вот бы Ирина посмотрела на него. Если бы увидела, как он хорош, не говорила бы мне больше: «Нафиг он тебе сдался. Только нервы мотает».

— Марусенька, я вот подумал, что ты у меня на Восьмое марта без подарка осталась, — глаза Князева лучились теплотой. — Давай заедем куда-нибудь и посмотрим тебе что-то красивое.

— А ничего, что больше месяца прошло?

— Это упрёк?

— Это вопрос.

— Тогда отвечаю: лучше поздно, чем никогда.

Князев повёз меня на Кузнецкий мост и повёл в ювелирный магазин. Мы подошли к витрине с бриллиантовыми сережками.

— Выбирай, — Миша широко улыбнулся.

Легко сказать «выбирай», когда мне от одного только блеска витрины уже стало не по себе.

— Вам помочь? — девушка-продавец вежливо спросила, причем, не меня, а Князева, или это мне показалось.

— Помогите, пожалуйста, — обаятельная улыбка досталась и продавщице.

Мы купили очень дорогие серьги из белого золота, усыпанные бриллиантами, с изумрудами в центре. Такой дорогостоящей вещи у меня никогда не было. Куда одевать этакую роскошь, я не представляла.

— Мишенька, спасибо огромное! — мне не хватало слов, чтобы выразить благодарность.

— Рад, что угодил, будешь одевать — меня вспомнишь, — Князев снова улыбнулся своей широкой улыбкой. Так красиво, как он, никто больше не улыбается, ни один голливудский актёр.

А потом Мише позвонили, он извинился, сказал, что ему нужно срочно ехать, он уже опаздывает, сел в машину и умчался. А я, прижимая сумку с коробочкой серёг за полмиллиона, поехала домой на метро. Почему-то неприятно царапнула фраза «будешь одевать — меня вспомнишь». Как при расставании сказал, впрочем, сказано было шутливо, просто Миша имел в виду, что я его, только серьги надевая, и вспоминаю. Ладно, Князев сказал и забыл, а я всё мусолю эти слова. Какая же я зануда! Мне серьги за пятьсот тысяч подарили, а я всё думаю: «Любит — не любит, почему так сказал…». Сейчас позвоню, услышу его голос и неприятный осадок от слов «меня вспомнишь» навсегда исчезнет. Я достала мобильник, нажала кнопку вызова, и сразу же отчаянно застучало сердце. Пошли гудки, но трубку никто не брал. Ничего страшного, увидит, что я звонила, и перезвонит сам.

На следующий день Князев не перезвонил, и в выходные не было от него ни сообщений, ни звонков. Вот как так можно? Он же знает, что я волнуюсь, я уже не одно сообщение отправила: «Мишенька, с тобой всё в порядке?», «Мишенька, куда ты пропал?». А с другой стороны, я обижаюсь, что он не звонит, а не тревожусь, эгоистка, что с ним что-то случилось — в аварию попал или ещё что-нибудь такое же страшное произошло. На всякий случай я обзвонила больницы — безрезультатно. Про морги боялась даже думать. Мысль, как говорят, материальна, ещё какое-нибудь трагическое событие притяну.

В метро по дороге на работу взгляд наткнулся на пару, сидящую напротив. Мужчина по-хозяйски положил руку на плечо женщины, видимо, жены, и я вспомнила точно такой же жест Князева. По щекам потекли слёзы — больше сдерживаться не было сил. На работе ничем, кроме решения проблемы исчезновения Князева, я заниматься не могла. Ирина недоуменно меня слушала, не понимая, как можно не знать домашнего адреса и места работы близкого человека. Вечером я возвращалась с работы, ничего вокруг не видя, едва не попала под машину, забыла где-то пакет с продуктами, скорее всего в автобусе, а может быть, и в магазине оставила, когда перекладывала покупки из корзины. В голове пульсировала какая-то мысль, вернее, воспоминание, которое я панически боялась упустить, но которое никак не давалось; что-то происходило помимо меня, но меня касающееся. Из самых дальних