d) надзор за «пришлыми».

За 1900 лет до встречи героев Бэкона с жителями утопического острова Бенсалем правитель-законодатель Соломон, обладавший «сердцем неистощимой доброты», ввел запрет на посещение острова чужеземцами, «ибо опасался новшеств и влияния чуждых нравов». Однако оставалась нерешенной проблема случайных посетителей – потерпевших кораблекрушение:

Потерпевшие кораблекрушение – не единственные ассимилированные «чужаки». На благодатном острове Бенсалеме

Евреям Бенсалема дозволяется ровно настолько выделяться из общей массы населения, насколько они не образуют общины «чужаков» и не являются «внутренними чужими».

Аналогичным образом у утопического сообщества не может быть «диаспоры» в прямом смысле слова, но есть развитая индустрия научного и промышленного шпионажа:

Особый же интерес представляет для нас архитектура Дома чужестранцев – помещения, предназначенного для временного содержания заблудившихся путешественников. Дом чужестранцев —

Часть его предназначена под лазарет, часть – под гостиницу. Правители утопического государства решили

Вторая часть организована принципиально иначе:

Дом чужестранцев устроен таким образом, чтобы заблудившиеся мореплаватели оставались все время на виду (о чем, впрочем, они немедленно догадываются) и в то же время – окружены заботой и уходом. В Доме этом нет «общественного пространства», по Ханне Арендт, нет даже обычной common room или кают-кампании (хотя есть приемный покой). Покидать помещение мореплавателям запрещено. Впрочем, герои Фрэнсиса Бэкона оказались первыми посетителями Дома чужестранцев за тридцать семь лет.

Гостиница острова Бенсалем решает две, казалось бы, разнонаправленные задачи: она должна быть пространством «внешнего» во «внутреннем» и в то же время – не дать ее посетителям стать «внутренними чужими». Если они предпочтут остаться – их немедленно переселят и из категории «поднадзорных» переведут в категорию «ассимилируемых».

Вернемся к нашей отправной точке – наложению двух оппозиций. Если оппозиция внутреннего/внешнего – это, прежде всего, пространственная демаркация, то различение своего/чужого» – это характеристика индивидов. Исторически в community studies сообщество мыслится как функция от индивидов и территории. Не столь важно, в каком отношении находятся две эти переменные: приобретает ли территория значение лишь в силу того, что на нее проецируются социальные отношения, или же она обладает самостоятельным значением как «контейнер», делающий возможным социальное взаимодействие. Два этих фактора – люди и территория – неизменно входят в определение сообщества. Роберт Парк пишет: «Простейшее возможное описание сообщества следующее: это собрание людей, занимающих более или менее четкую область». (Впрочем, тут же добавляя: «Сообщество – это не простое собрание людей, но собрание институтов. Не люди, но институты являются конечным и решающим фактором, отличающим сообщество от других социальных констелляций» [Парк 2008а: 45].)

Тем не менее в наиболее общем виде сообщество определяется по формуле:

где С – сообщество, p – люди, t – территория, а в роли f поочередно выступают институты, нормативное принуждение, общность культурных кодов, сущностная воля, коллективная память, эвокативные символы и т. п. Всего три концепта первой орбиты (люди, ареалы их обитания и f) позволяют выстроить невероятное количество концептуализаций – главное, подобрать правильную f. Следовательно, сообщество не может быть помыслено внелокально, как нетерриториальное образование. Отсюда ирония Р. Парка в адрес инженера Дж. Б. Идса, предложившего создавать свободные ассоциации бродяг (что-то вроде профсоюзов для бездомных). Бродяги, по мысли Парка, не связаны ни с каким конкретным местом в пространстве, а значит, лишены всякой возможности образовывать устойчивые общности [Парк 2008b: 56].

Будучи изначально осмысленным как территориальное образование (совокупность индивидов, связанных нормами поведения и оккупирующих общую территорию), сообщество очень быстро стало универсальной категорией социологического мышления. Из предмета объяснения оно превратилось в объясняющий фактор, оказавшись чем-то вроде «добровольной причины всех вещей» в картине мира социолога. Сообщества легко субстанциализируются, им приписываются некоторые априорные свойства. Например, почему итальянские банды в Чикаго побеждают своих ирландских конкурентов? Потому что в «итальянской культуре» основной инструмент решения споров – холодное оружие, тогда как «ирландским сообществам» это «имманентно не присуще». Или почему данное племя аборигенов мыслит вселенную в форме круга? Потому что расположение их хижин в пространстве именно таково – космогония данного сообщества есть «слепок» с его социальной организации. Интуиция сообщества лежит в основании повестки дня классической социологии – от теории солидарности до исследований миграции, конфликтов, урбанизации, стратификации и институтов.