— Павел Николаевич! Неужели...

— Только продажный! — перебил Пафнутьев Андрея. — Только испорченный взятками и подачками, я интересен ему, вызываю его уважение, желание водиться со мной. Честный я никому не нужен. С меня ничего не возьмешь. Честному надо все объяснять, его надо учить жить, а это слишком хлопотно. Да и нет никакой гарантии, что честный однажды не взбунтуется и не предаст своего благодетеля.

— Дожили, значит, — кивнул Андрей, отстранение глядя перед собой в сгущающийся туман.

— К рынку идем, семимильными шагами, — безмятежно ответил Пафнутьев. — Новые наши властители дум убеждают нас, что так и должно быть.

— Нам их не одолеть, Павел Николаевич, — проговорил Андрей с непривычной горечью, с каким-то отчаянным прозрением.

— А я и не собираюсь их одолевать, — ответил Пафнутьев так быстро, что Андрей понял — эти разговоры следователь ведет с собой постоянно, эти мысли каждый день терзают его душу, а сейчас он просто высказался вслух. — С меня достаточно того, что я буду делать свое дело. Настолько хорошо, насколько смогу. Я не мечтаю о победе. Она невозможна в ближайшие несколько поколений. С меня достаточно того, что я хоть немного отдалю их победу. С меня достаточно того, что они пока меня не сломали. И тебя, надеюсь, тоже.

— Значит, нас уже двое? — улыбнулся Андрей.

— Немного больше. С нами еще Худолей. Очень надежный человек.

— Кто он?

— Эксперт. И алкоголик.

— Тогда у нас действительно есть шансы на победу.

— Пробьемся, Андрей. Не боись. И потом есть четкая, ограниченная цель.

— Три цели, — поправил Андрей.

— Не торопись считать. Ошибешься.

— Вы решили кого-то исключить из нашего списка?

— Нет, — Пафнутьев покачал головой. — Их наверняка окажется больше. Как сказал международный проходимец Наполеон, главное ввязаться в бой, а там будет видно.

— Когда ввязываемся?

— Мы уже ввязались. Еще в прошлом году.

— А почему... — начал было Андрей и замолчал, увидев, что прямо перед их скамейкой стоит девушка довольно раскованного вида. Естественно, в кожаной куртке, но в джинсах, сумка на длинном ремне, заброшенном на плечо, над головой зонтик. Пафнутьев тоже взглянул на нее с недоумением и тут же отвернулся.

— Папаша! — произнесла она с вызовом. — Ты что же это, своих не узнаешь?

Не ожидая приглашения, девушка присела на скамейку рядом с Пафнутьевым.

— Своих-то я узнаю, а вот вас" милая девушка, — начал было следователь, но гостья решительно перебила его.

— Не надо, папаша! — сказала она, выставив вперед тонкую ладошку. — Не надо нам пудрить мозги! — и только после этих ее слов, которые прозвучали своеобразным паролем, что-то дрогнуло в лице Пафнутьева. Да, он видел эту девушку, он разговаривал с ней, правда, вид у нее был не столь благопристойный, не столь...

— Инякина! — обрадовался Пафнутьев, вспомнив, наконец, кто сидит рядом с ним.

— Я, Павел Николаевич! Собственной персоной?

— Ну ты даешь! — он восхищенно окинул ее взглядом. — Тебя и в самом деле узнать непросто.

— Не надо, — она опять выставила вперед ладошку. — Кому надо — узнают. Нехорошо себя ведете, Павел Николаевич, нехорошо! Обещали захаживать, внимание уделять, о моей безопасности заботиться... И что же? Дуля с маслом!

— Виноват! — искренне воскликнул Пафнутьев. — Каюсь. И не нахожу себе прощения. А зовут тебя, насколько я помню...

— Виктория! — подсказала девушка, не дождавшись, пока Пафнутьев вспомнит ее имя. — Победа, значит. Усекли?

— Надо бы нам почаще встречаться, Вика.

— Золотые слова! И вовремя сказанные! Что же мешает, Павел Николаевич?

— Теперь уже ничто не помешает!

— Врете!

— Вика! Ну, как ты можешь...

— Трепло вы, Павел Николаевич! Самое настоящее трепло.

— Зато я спас тебя... Хотя нет, вру. Спас тебя в прошлом году вот этот прекрасный молодой человек... Знакомьтесь... Его зовут Андрей, — Пафнутьев хлопнул Андрея по коленке. — А эту прекрасную девушку, как ты слышал — Виктория, что означает победа. Ее, между прочим, тоже в машину затаскивали... И те же самые хмыри, с которыми ты поговорил так сурово... Правда, отделалась она легко. Так что вы оба — участники одного несостоявшегося уголовного процесса. Вика, послушай меня... Я вас сейчас оставлю... Убегу. Найди меня в прокуратуре, ладно? Меня там легко найти, каждая собака знает. И я всегда к твоим услугам.

— Какие услуги вы имеете в виду, Павел Николаевич?

— Вика! Любые. Без исключений!

— Заметано.

— Андрей, мы с тобой обо всем договорились. Звони. Все решаем на этой неделе. Вика, не обижай его... Он хороший парень, хотя по воспитанию явно от тебя отстает... На пару столетий примерно. Но это поправимо. Вопросы есть? Вопросов нету. Бегу. А то Анцыферов там уже рвет и мечет. Пока!

И Пафнутьев решительно зашагал в сторону прокуратуры. А если говорить точнее, он попросту сбежал. Растерялся Пафнутьев, увидев Вику, а это бывало с ним нечасто. Неожиданно для себя, он вдруг осознал, что не может, не может говорить с ней спокойно. Проскочили, все таки проскочили между ними невидимые искры и что бы они ни говорили, какие бы слова ни произносили, оба знали — это не главные слова. Пафнутьев понял, что и Вика растерялась, и весь ее напор, бравада — маскировка. Она тоже не была спокойной и уверенной в себе. А ему не хотелось выглядеть перед нею сухим, жестким, деловым. Общение с Викой требовало легкости, шалости, поведения на грани греха. Все это у него было, он мог себя так вести, но не при Андрее. И шалость была в характере у Пафнутьева, и поиграть на краю нравственной пропасти он мог, да что там мог, он частенько стремился к этому, но не при Андрее. Получилось так, что Андрей оказался в роли судьи при их встрече, а этого Пафнутьеву не хотелось.

И он сбежал. Свернув за угол, напоследок обернувшись воровато, он ясно осознал — сбежал. И пожалел. Но возвращаться было нельзя.

Надо же, Павел Николаевич, какие еще слабости водятся за тобой, — сказал он самому себе, вышагивая в сторону прокуратуры с поднятым воротником и засунутыми в карманы руками. — Оказывается, и на красивых девушек ты еще не прочь обернуться, и шутки с ними рискованные не прочь шутить, и мысли у тебя при этом отнюдь не высоконравственные, Павел Николаевич, отнюдь. Что это — моральная испорченность или неувядаемая молодость? А может, мечта о надежном пристанище? А, Павел Николаевич? Скажи, дорогой, хотя бы самому себе... Отвечай не задумываясь! Смотри в глаза! Все будет занесено в протокол и под всеми показаниями тебе придется поставить подпись. Так что же ты сейчас ощутил — испорченность, неувядаемость, усталость? Боюсь, всего понемножку... Подпорченная нравственность на почве неувядаемой молодости при явной унылости существования... Вот так, пожалуй, будет наиболее правильно, хотя и не очень понятно.