Последним на кухню соизволил выйти Тиресий, подсел к столу, взял чашку, хлебнул горячей воды с вином. Кука наполнил его миску кашей. Никто не попрекнул провидца за сонливость. Если Тиресий спал после того, как прозвучала лагерная труба, значит, сон ему снился особенный. Но какой именно, Тиресий пока не торопился никому сообщать.

Лагерная жизнь приучила легионеров завтракать обстоятельно. Бой на голодный желудок – проигранный бой. Не верьте тому, кто утверждает обратное. Все равно, если меч вспорет брюхо, лишь один счастливчик из тысячи может выжить – да и то, если врач на месте прополощет кишки крепким вином, уложит все обратно да зашьет. То есть, считай, шансов нет никаких. Так что лучше сытно поесть и надеяться, что доспехи защитят твой живот от вражеского фалькса.

Отвлечь от еды могла лишь прямая атака противника.

– Кашу ешь, центурион. Хуже всего стоять на стене на голодный желудок! – пихнул Гая в бок Кука.

Когда он хотел в чем-то уязвить Приска, то всегда именовал его центурионом. Звание молодому легионеру было обещано вне очереди, как только наберется достаточно боевого опыта. Но после ранения ни центурион Валенс, ни Адриан, их покровитель, не упоминали об этом обещании. Так что посеребренная лорика и поперечный алый гребень оставались по-прежнему недостижимой мечтой.

«И все оттого, что мы перестроились недостаточно быстро», – вспоминал сражение при Тапае Приск и стискивал зубы так, что сводило скулы.

Уже по возвращении в лагерь Приск изготовил тупой макет фалькса и заставлял Куку раз за разом наносить удары, а сам, вооружившись учебным гладиусом, пытался найти защиту против страшного оружия. Ничего не получалось. Без прикрытия соседа справа десница то и дело оказывалась под ударом. Можно, конечно, надеть защиту на правую руку – но она сковывала движения. К тому же тонкий металл наруча[57]страшный фалькс перерубал без труда.

«Ну какой я после этого центурион? – мрачнел Приск. – Мальчишка честолюбивый и себялюбивый. Всю мою центурию положат. Ведь я не умею, как Валенс, руководить, высчитывать, выгадывать, чуять потрохами, где моим людям удар нанесут. И мгновенно принимать решения».

Но при этом знал, что, если представится случай, ни за что не откажется надеть на шлем поперечный гребень. Знал, что именно этого ему и хотелось всегда – отвечать за других, отдавать приказы и держать в руках чужие судьбы.

– Что будем делать сегодня? – спросил Малыш, наваливая из общего котелка себе в тарелку остатки каши и выскребая присохшие корочки ложкой.

– Ты и Тиресий – в караул. А мы с Приском в канабу идем, – ответил Кука. – Народ переселять в лагерь, велено все сделать без паники.

– Сегодня варвары еще не придут… ни сегодня, ни завтра… – проговорил Тиресий, на миг опять погружаясь в себя и глядя прямо перед собой остановившимся взглядом.

В такие минуты его черные глаза казались еще более глубоко посаженными, чем обычно, он плотно стискивал зубы, но при этом беззвучно шевелил губами. Приск был уверен, что эта привычка осталась у Тиресия с той поры, когда он предсказывал будущее за деньги и, спасаясь от преследований, поступил в легион.

– Может, они вообще не явятся? – хмыкнул Кука.

– Явятся. В Малой Скифии[58]уже переправились, – сказал предсказатель.

* * *

– Ну, давай посмотрим, что тут у тебя… – Антистий остановился напротив деревянной клетки, оперся на резной посох.

С некоторых пор грек не выходил уже никуда без палки и без провожатых – этим летом Антистию исполнилось шестьдесят – время, когда надобно отходить от дел и предаваться лишь сладостному досугу. Но торговец и не думал об отдыхе, а сына, который осмелился лишь намекнуть на подобное, в сердцах отходил палкой. Антистий был маленьким шустрым человечком с черными живыми глазами, одет в две теплые туники, поверх которых накинул меховой плащ. Как только январские иды[59]миновали, сразу же ударили морозы, так что старый грек теперь месяца два как минимум будет мерзнуть, как в Аиде. Однако ни морозы, ни почтенный возраст не помешали Антистию прибыть из Диррахия в канабу Пятого Македонского. Увы, он опоздал, и почти все привезенные из Дакии пленники оказались проданными. Теперь на рынке рабов в канабе оставалась единственная клетка: так сказать, последки, из тех, кого приволокли на правый берег Данубия уже с первым снегом с последними перешедшими по понтонным мостам войсками.

– Товар отличный! – с фальшивым восторгом в голосе воскликнул ликса[60]Кандид и сделал знак вольноотпущеннику Борку, чтобы тот отворил клетку и вывел рабов. – Отдам по триста денариев за голову.

Первым Борк вытолкнул наружу здоровяка-дака, за гигантом – всех остальных.

Последний из рабов выходить не желал и даже попытался забиться подальше в угол, как побитый щенок, так что Борк выгнал его из клетки пинками. Этот последний парень в грязных лохмотьях был избит – уже не раз, – а левая его рука висела плетью.

Антистий пожевал верхнюю губу с редкой седой растительностью, скривился и вымолвил:

– По сто пятьдесят денариев.

– Двести пятьдесят – и только из дружбы к тебе – Ликса Кандид изобразил, что оказывает милость старому приятелю.

– Кандид, чтоб тебя по башке Зевс своим перуном шарахнул! По двести пятьдесят мне этих доходяг не продать даже в розницу, не то что оптом. А я не довезу всех, Гермес, покровитель мой, свидетель!

– Что?! – принялся театрально возмущаться Кандид. – Антистий, да чтоб тебе в Тартар провалиться! Да вот этот красавец не меньше тысячи стоит! – Он ткнул пальцем в сторону здоровенного дака.

Дак, на которого указал Кандид, в самом деле был хоть куда. Ликса стукнул кулаком раба по широкой выпуклой груди – гул пошел, будто ударил по медному щиту. Пленный был выше ликсы на целую голову – в плечах широк, руки такие, что заготовку меча согнуть могут, как тонкий прутик. Ноги, впрочем, коротковаты и кривоваты, да то не беда – кто будет смотреть на его ноги, когда парню придет черед умирать на арене. А что здоровяку прямая дорога в школу гладиаторов, ни грек Антистий, торговавший рабами, ни ликса Кандид не сомневались. Могли гиганта, правда, пристроить куда-нибудь на стройку вращать колесо подъемного крана или ворочать камни, но три против одного, что перед покупателем стоял будущий гладиатор.

– Как звать тебя? – обратился Антистий к пленнику.

Разговор шел на греческом.

Тот что-то пробормотал едва слышно. Явно не свое имя.

– Я кличу его Тифоном, – весело заявил Кандид. – Их варварские имена не сразу и выговоришь. А так понятно: крикнешь «Тифон», и сразу ясно, что зовешь этого титана.