– Тифон хорош, – подтверждающе кивнул Антистий.

– А девчонка, гляди! – Ликса ухватил за костлявый локоть девчонку лет восьми, вытащил вперед.

Она была светленькая, голубоглазая и в будущем, возможно, красавица, но рабыня была именно девчонкой, ребенком, а не милашкой для утех.

– Девственница, – заявил Кандид.

В это можно было, хоть и с трудом, но поверить – девчонка еще первую кровь не уронила, а груди даже не наметились – вряд ли кто-то на нее позарился, если вокруг полно девок и баб в самом соку.

– Эту малявку мне удастся сбыть разве что как служанку – ей до нужного возраста еще лет пять, не меньше, – фыркнул грек. – Ладно, беру по двести денариев восьмерых.

– Восьмерых? – переспросил ликса. – Но их же девять.

– Этот лишний! – Грек указал на избитого парня с изувеченной рукой.

Паренек был среднего роста, белокожий. Несмотря на грязь и следы побоев, видно было, что юноша на редкость красив. Только левая рука висела, как кожаный мешок, набитый тряпьем.

– Этого я никому не продам. Не будь он калекой – взял бы по отдельной цене за тысячу – за такого красавчика в Риме мне дали бы две. А так… – Грек презрительно выпятил губу. – Он ничего не стоит.

Антистий и ликса говорили по-гречески, и по тому, как жадно мальчишка вслушивался в их разговор, было ясно, что он понимает все до последнего слова. Да и внешне парень мало походил на дака – уж скорее по крови был он греком из приморской колонии. Пленник несколько раз порывался заговорить, даже приоткрывал рот, но всякий раз Борк наносил парню болезненный удар под ребра, и тот скрючивался от боли.

– И что мне с ним делать? – спросил ликса и погрозил Борку кулаком.

Еще бы! Его вольноотпущенник дал маху: не усмотрел, что парень калека, когда забирал оптом у легионного квестора партию пленных.

– Продай его в порт или в рудники, – посоветовал Антистий. – Ноги у него целые, будет бегать в колесе, вращать подъемный кран, полгода протянет, может, даже год. За него денариев пятьдесят дадут.

– Господин, умоляю… – Калека вытянул здоровую руку в сторону ликсы.

Тот отвернулся. А Борк отвесил парню новую оплеуху. Антистий прав – придется скинуть однорукого по дешевке куда-нибудь на тяжкую и примитивную работу.

– Я возьму парня, заплачу сто пятьдесят денариев, – услышал грек за спиной.

Антистий обернулся.

Два легионера стояли неподалеку – один среднего роста, телосложения не слишком могучего, скорее даже хрупкого, в кожаной дорогой лорике с птеригами, какие надевают офицеры под панцирь, второй – смуглый, коренастый, с темными курчавыми волосами, в меховой куртке поверх шерстяной туники. У обоих лица все были в ссадинах и застарелых синяках, успевших приобрести желто-зеленые оттенки: у смуглого глаз подбит, у его приятеля скула залеплена пластырем.

– В чем дело? – спросил Антистий.

Присутствие этих двоих парней ему очень не понравилось.

– Мои свидетели, римские граждане Гай Осторий Приск и Тит Клавдий Кукус, – спешно представил легионеров Кандид.

Вообще-то Кандид их не звал, он даже не знал, что Приск с Кукой вернулись в лагерь, но появились они очень даже кстати. Заключать с Антистием договор купли-продажи без свидетелей было делом, мягко говоря, глупым, однако торговец надгробиями Урс и его старший сын, которых ликса планировал указать в свидетелях на договоре, почему-то не пришли сегодня на рынок рабов. Вообще в этот день с утра в канабе творился какой-то непорядок, но занятый перебранкой с Антистием ликса не успел разузнать, в чем дело.

– Доблестные воины Пятого Македонского легиона, присланы в лагерь для поправки здоровья вплоть до весенней военной кампании. Отличились в битве при Тапае, – отрекомендовал ликса этих двоих с опухшими от побоев физиономиями.

Антистий счел за лучшее промолчать: вольноотпущеннику-греку не следовало сомневаться в доблести римских воинов, как бы подозрительно эти воины ни выглядели. Посему торговец рабами сразу же подобострастно изогнул спину, на губах заиграла сладкая до приторности улыбка.

– Стоило ли беспокоить наших доблестных воинов ради такого мелкого дела…

Кандид спешно махнул рукой, подзывая своего писца, которого громко именовал личным секретарем. Щуплый паренек достал заранее приготовленные таблички и принялся записывать предварительное соглашение.

– «Торговец Антистий в десятый день до календ февраля[61]в год консульства Луция Юлия Урса Сервиана во второй раз и Луция Лициния Суры[62]во второй раз, купил восемь рабов у римского гражданина Марка Клавдия Кандида, сына Марка, за 1200 денариев. Договор заключен в канабе Пятого Македонского легиона, у реки Эск. Свидетели договора римские граждане Гай Осторий Приск и Тит Клавдий Кукус. Покупатель не является гражданином Рима…»

Бронзовый стиль так и летал, взрезая воск на табличках.

– Все верно? – переспросил Кандид.

Грек проверил запись и кивнул. Потом вздохнул фальшиво:

– Уступил лишь ради твоей услады, друг мой Кандид.

Писец побежал в таверну – переписывать договор на трехстворчатый складень из деревянных табличек, Антистий же хлопнул в ладоши, и его надсмотрщики принялись заковывать в кандалы Тифона. Тот не пробовал сопротивляться. Когда ему велели, покорно поднимал руки и ноги; поворачивался, но смотрел мрачно. На лице его застыло отрешенное выражение. Остальные: девчонка, две уже немолодые женщины и трое мальчишек лет по восемь—двенадцать – были водворены в клетку на телеге без оков.

– Овчину всем дайте, а то замерзнут в дороге, – принялся хлопотать вокруг живого товара Антистий. – И горячей воды с вином. Да вино настоящее, хиосское, а не уксус прокисший. Горячей похлебки всем так, чтобы от пуза. В такие холода везти пленных – дело дохлое. Половина перемрет.

– Эти ребята к морозам привычные, – заверил Кандид.

– Куда повезешь их? – спросил Приск, поглядывая на здоровяка-дака.

Интересно, как получилось захватить в плен такого гиганта и не поранить? Разве что камнем из пращи могли в голову попасть и оглушить.

– В Диррахий, – отозвался грек.

– Вези быстрее, – посоветовал Приск. – А то холодает.

– Да уж как-нибудь довезу… – Грек явно собирался ляпнуть что-нибудь дерзкое, да вовремя прикусил язык. – Поторапливайтесь! – напустился он на своих людей. – Сегодня же выезжаем!

Приск поглядел на него как-то странно – с сожалением, что ли.