— Я хотела спросить… — Гейл сделала паузу и решительно произнесла: — Как вы попали в мою квартиру?

Эндрю сидел на диване, положив ногу на ногу. Казалось, что его занимали только булочки, кофе и принесенная сверху маленькая дыня.

— Меня впустила миссис Тревор, — признался он, ставя на стол кружку. — Я воспользовался ее доверием.

Гейл почти успокоилась. После суточного дежурства ее слегка клонило в сон. Она посмотрела на Эндрю.

— Иными словами, вы ее обманули. — Суровость обвинения смягчалась смешливыми искорками в глазах.

— Я не лгал ей, — начал оправдываться Эндрю. В его голосе слышался смех. — Мои намерения были чисты.

— О да, намерения у вас были, — возразила она, откидываясь на валик и ставя на столик пустую кружку. — Но я сильно сомневаюсь, что их можно назвать чистыми.

На его губах появилась лукавая улыбка.

— Вы сомневаетесь в моей искренности?

— Честно говоря, я сомневаюсь во многом.

Возбуждение, которое она испытывала, когда стучала в потолок, бесследно исчезло. Гейл была слишком умна, чтобы не замечать сигналов, которые начал подавать ее рассудок при появлении Эндрю. Эти сигналы полыхали как неоновая реклама.

Должно быть, Эндрю тоже почувствовал перемену обстановки, потому что взял ногу Гейл и неторопливо положил ее к себе на колени. Ткань его джинсов коснулась ее обнаженной лодыжки.

— В чем тут сомневаться? — Эндрю начал массировать ее стопу. — Гейл, это реальность.

Реальность? Она закрыла глаза и задумалась. Можно ли считать реальностью простую физическую тягу?

— С меня достаточно реальности, — тихо сказала она. — Я сыта ею по горло. Во всяком случае, сейчас.

— Вам хочется романтики?

Гейл открыла глаза. Эндрю сосредоточенно смотрел на ее ногу. На его лоб падала прядь волнистых черных волос.

— Нет, Энди, — ответила она, заставив его поднять голову. — Я не кокетка. Но я должна повторить сказанное. О том, что не могу позволить себе серьезный роман.

— Я знаю, что вы скоро уедете, — вполголоса сказал он. — Дар предвидения дан немногим. Но разве мы всегда должны думать о будущем?

— Живи сегодняшним днем и бери то, что тебе предлагают? — Да, черт побери, хоть раз в жизни дай себе волю! Слишком долго она думала о будущем. Но Гейл не была уверена, что сумеет дать себе волю. Она к этому не привыкла. Или сумеет? Она хочет Эндрю. Отрицать это не имеет смысла. Кому будет плохо, если она ради разнообразия воспользуется тем, что само плывет в руки? Если ее раз в жизни перестанет заботить то, что случится или чего не случится завтра?

Стоит ли уступить искушению и хотя бы ненадолго забыть обо всем на свете или нет? Гейл этого не знала. Она твердо знала только одно: ее сопротивление Эндрю не будет долгим.

Она протянула руку и развязала шелковую ленту, скреплявшую волосы.

Эндрю поднял ее правую ногу и прижал основание ладони к пятке. Гейл инстинктивно вытянула уставшую голень и блаженно застонала.

— Сейчас вы слишком напряжены и измучены. Расслабьтесь.

Гейл опустила голову на валик.

— Трудная ночь, — сказала она, закрыв глаза.

— Много работы?

— Не так уж. Просто она была слишком длинной. Сегодня утром у меня умерла пациентка. — Гейл почувствовала, что у нее защипало глаза от слез.

— Понимаю, — с сочувствием сказал Эндрю. — Но вы занимаетесь этим достаточно давно и знаете, что нельзя спасти всех, как ни старайся. Иногда это выше наших сил.

Гейл открыла глаза и посмотрела на Эндрю сквозь пелену слез. Сострадание смягчило его чеканные черты. До сих пор Гейл была одна, и ей было не с кем поделиться радостями и печалями своей профессии. Конечно, сестры и сиделки люди отзывчивые, но где это видано, чтобы врач, не сумевший вылечить больного, рыдал в жилетку какой-нибудь нянечке? На работе Гейл держалась как кремень и не позволяла себе распускаться. И дома тоже крепилась и твердила себе, что единственный способ выжить — это аутотренинг, которому их с братом научили родители.

Но сегодня ей хотелось плакать как ребенку, слушая утешения Эндрю и его уверения в том, что все будет хорошо.

— Ненавижу, когда побеждает эта гадина, — сказала она, пытаясь проглотить комок в горле.

— Какая гадина? — спросил Эндрю.

— Смерть. Мы сделали все, чтобы спасти эту женщину, но у нее уже не было сил, чтобы выжить.

Он не ответил, продолжая снимать напряжение в лодыжках Гейл и ожидая продолжения рассказа.

— Мне уже приходилось терять пациентов. Это не зависит ни от квалификации врача, ни от его усилий. Но на этот раз все было по-другому. Я видела такое, отчего вас по ночам стали бы мучить кошмары, но никогда не встречалась с такой жестокостью. Даже когда работала в Далласе, а в больших городах случается всякое.

— Иди ко мне, — сказал он, протягивая руку.

Не колеблясь ни секунды, она приняла его руку, и он слегка потянул Гейл к себе, после чего посадил Гейл к себе на колени.

Она сидела между твердыми ляжками Эндрю, прижавшись спиной к его мускулистой груди, и была готова к полной и безоговорочной капитуляции.

— Рассказывай. — Слова Эндрю рокотали в его груди, и этот рокот отдавался у нее в спине.

— Женщина была беременна, — тихо сказала она.

Эндрю обнял ее и прижал к себе. Гейл провела ладонями по рукам, лежавшим на ее животе, наслаждаясь прикосновением к чуть шершавой мужской коже.

— А ребенок? — спросил он.

Гейл вытянулась всем телом. Прижиматься к Эндрю и ощущать его запах было удивительно приятно. Она положила голову ему на плечо. Боже, как тепло, как уютно, как спокойно…

— В инкубаторе для новорожденных. Подключен ко всем мыслимым приборам. Не знаю, выживет он или нет.

— Я не врач, — ответил Эндрю, — но знаю, что, хотя в наши дни можно создать ребенка в пробирке, во время беременности бывает всякое. Верно?

— К несчастью, да. Существует ряд опасностей, однако болезни, грозящие беременным и вызывающие детскую смертность, можно определять на ранней стадии и принимать соответствующие меры. Но тут дело не в этом. Дело в матери. Какой-то пьяный псих изувечил ее так, что опознать несчастную удалось только по зубам. Перед глазами Гейл снова возникли воспаленные следы от уколов, сломанные кости, сделавшие когда-то красивое лицо совершенно неузнаваемым. Одутловатая кожа с множеством ссадин и кровоподтеков — как свежих, синих и красных, так и старых, желто-зеленых. И маленькие идеально круглые шрамы, оставленные горящей сигаретой. Человеческое отребье в его худшем виде.

— Я не слабонервная. В отделении неотложной помощи иначе не выжить. Но по-прежнему злюсь, если все бывает бесполезно. Когда помогаешь родиться невинному ребенку, привыкшему к крэку или героину, это невыносимо. Я знаю, что нельзя давать воли этому чувству, но ничего не могу с собой поделать.