какой-то допотопный самолёт с пропеллером на носу, да ещё стреляющий. Притом пули настоящие – вон сколько лошадок пострадали!

У меня от всего голова кругом и складывается ощущение, что я на самом деле попал в прошлое. Да не в какое-нибудь, а в самое начало Великой Отечественной угодил. Аж холод по спине от такой мысли! Я же помню, что большинство тех, кто воевал в 1941-1942-м, до Дня Победы не дожили. Потери-то были огромными! Стало страшно. Я сжался в комок, натянул шинель до самого подбородка.

«Ерунда это всё. Так не бывает, – попробовал себя успокоить. – Смотрел я фильмы про тех, кто в прошлом оказывался. Как они там называются? Даже термин придумали – попаданцы. Так вот, Костя, рассуждаем логически. Такое возможно? Нет. Значит, всё вокруг – или чья-то злая шутка, или я теперь лежу в дурке обколотый, и мне всякая фигня мерещится. Значит, просто надо подождать, пока отпустит».

Я стал засыпать, состав дёрнулся, и мы покатили дальше. Через несколько часов я проснулся от того, что Петро меня ткнул в бок носком ботинка:

– Вставай, приехали.

– Куда? – протирая спросонок глаза, спросил я.

– На Кудыкину гору, – недовольно ответил напарник. Из чего я сделал вывод, что он всё ещё дуется на меня.

Я поднялся, наскоро умылся теплой водой, съел пару сухарей. А дальше события закрутились намного быстрее, чем прежде. Раздалась команда «Выводи лошадей!», и мы с Петром начали сооружать мостки. Затем помогали животным выбраться из вагона, а дальше пришлось стреножить их, чтобы не разбрелись по степи. Оказалось, что стреножить – это связать передние ноги верёвкой. Я-то думал, это издевательство, а вышло – мера предосторожности.

Попутно пытался понять, где мы оказались. Увидел неподалеку маленькие домишки, окруженные деревьями. «Вроде посёлок какой-то», – подумал, но Петра спрашивать не стал. Он был увлечён работой. Да и обиженным выглядел. Поглядывал на меня искоса. Следил, как справляюсь.

Сначала было страшно. Никогда с лошадьми дела не имел! Такие огромные, как оказалось! Я же видел их только издалека, вблизи не приходилось. А тут – ноги им связывай. Всё боялся, что лягнут. Но те хотя и фыркали, парочка даже укусить попыталась. Но кое-как справился. Провонял весь, ужас как. Потом, правда, принюхался. Привык, перестал внимание обращать. Хотя очень трудно. Жарища стоит страшная, пот градом. Сначала я вытирал его руками, потом бросил. Да и лишняя жидкость в теле вроде как кончилась. Даже гимнастёрка промокла пару раз и высохла, покрывшись белыми следами – соль.

Когда вывели всех лошадей, стали ждать. Меня так и подмывало поназадавать кучу вопросов. Но кому? Петро дуется, а офицеров не видать. Наконец, увидел одного. С парой кубиков на петлицах. Он шёл мимо, и я к нему:

– Товарищ офицер! Можно спросить?

Он остановился так, будто на невидимую стенку наткнулся. Развернулся ко мне, вытаращив глаза. И вдруг как рявкнет:

– Смирр-р-р-на!

Я замер на месте, вытянувшись. Не знаю, откуда у меня это умение? В кино видел, кажется. Задрал голову и смотрю в синее небо. Аж страшно стало.

– Как звать, боец?

– Константин Гранин! – ответил я.

– Ты как обращаешься к старшему по званию? Устав не учил?! – очень строго поинтересовался офицер. Я мельком глянул на него: совсем зелёный! Лет двадцать от силы. Мой ровесник же, чего разошелся!

– Слышь, братан. Хорош комедию ломать, а? – сказал ему. – Я уже понял, что тут театр, а вы типа актёры. Я-то что здесь забыл?

– Молча-а-ать! – вдруг заорал офицер и стал рвать клапан кобуры. Выхватил оттуда пистолет и прямо мне в нос направил. – Руки! Руки вверх! – а сам аж трясётся от нервного возбуждения.

Мне стало жутко. Он что, заигрался совсем? Тут слышу чей-то быстрый топот. Вижу краем глаза: Петро. Примчался, вытянулся по струнке рядом со мной:

– Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться!

– Разрешаю.

– Не обращайте на него внимания, товарищ младший лейтенант. У него тепловой удар случился. Он вчера весь день был сам не свой.

– Почему к доктору не обращался? – сбавив накал, спросил офицер. Но пистолет продолжил держать перед моим лицом.

– Так он это… по-русски плохо говорит, – сказал Петро.

– Что-то я не заметил, – сурово проговорил младший лейтенант. – Как, говоришь, его зовут?

– Кадыльбек Агбаев, – ответил за меня напарник.

– Да ну? – прищурился офицер. – А мне он сказал, что Константин Гранин. Ну-ка, боец, покажи солдатскую книжку! – потребовал он.

Я медленно расстегнул нагрудный карман, протянул лейтенанту. Тот взял документ, полистал, сравнил фото с оригиналом. Вернул мне.

– Ещё одна такая выходка, рядовой Агбаев, и ты у меня дисциплинарным взысканием не отделаешься. Как понял?

– Понял, товарищ младший лейтенант! – резво сказал я, подражая интонации Петра.

– Свободны! – сказал офицер и поспешил по своим делам.

Петро шумно выдохнул.

– Ты, Колян, плохо кончишь, – сказал мне.

– Да, ты прав, – ответил я. – Мне солнышком по темечку долбануло.

– А кто такой Константин этот? – спросил Петро.

– Да сам не знаю, – пожал я плечами. Ну не говорить же ему, что это я, только непонятно как оказавшийся в теле казахского парня.

– Ладно, пошли, пора в путь, – сказал мой напарник. – Надо вещи забрать.

Он пошёл к нашему вагону, я за ним. Вытащили свои вещмешки, нацепили на спины. Подошли к лошадям. Вскоре мимо проскакал ещё один офицер. Скомандовал, чтобы начали выдвигаться. Те бойцы, что были впереди нас, стали снимать с лошадей верёвки, и потом погнали их по дороге, что тянулась вдоль посёлка. Потом следующая партия, и ещё одна, а там и до нас очередь дошла. Петро забрался без седла на вожака – чёрного жеребца, и остальные животные покорно потянулись за ним. Я шел рядом, возле стремени, и через час перестал соображать из-за жары и постоянного желания пить.

Глава 17

Лица у всех, кто встречался молодым людям на пути, были серьезны и сосредоточены. Все словно куда-то торопились, несмотря на два обстоятельства: летнюю жару и воскресенье. Обычно в это время Астрахань становится похожа на сонного человека. Он вроде бы и хочет куда-то пойти, что-то сделать, но ему так невыносимо лень. Митя где-то читал, что в Испании такое время называют сиестой. Когда никто никуда из-за жары не торопится. Теперь же всё выглядело совершенно иначе.