— В таком случае кто?..

— Это была рука мадемуазель Прево, именующей себя Эстеллой. Не кажется ли вам, Джефф, что эта дама попала в прескверное положение еще до того, как мы имели возможность повидаться с ней? Она вышла из дома сегодня очень рано. Пергель следил за ней и, как только мадемуазель ушла, нанес в ее квартиру неофициальный визит. К этому времени мы выяснили в «Мулен Руж», что она отменила вчерашнее выступление. Эстелла сообщила по телефону антрепренеру, что не сможет прийти. Консьержка утверждает, что мадемуазель Прево ушла вчера из дома примерно в одиннадцать двадцать. Она вполне могла быть у музея, скажем, без двадцати пяти двенадцать. Если это та женщина, которую видел полицейский…

Мы вышли на широкую полосу травы, ведущую к гробнице Наполеона. Ее золотой купол тускло поблескивал в свете мрачного дня. Бенколен остановился, чтобы раскурить сигару. Выпустив первый клуб дыма, он сказал:

— Бесспорно, это та же самая женщина. Когда мы показали фотографии полицейскому, у того не возникло никаких сомнений. Нет, утро нельзя считать полностью потерянным. Но позвольте мне досказать. Пергель, как я уже сообщил, прошел в квартиру. Там он взял образцы почерка, обнаружил серебряный ключ и алую маску.

Я даже присвистнул.

— Алая маска, по вашим словам, означает, что у ее владелицы в клубе есть постоянный любовник. Галан — завсегдатай в «Мулен Руж»… Вчера ночью он доставил Эстеллу домой; она ожидала его в машине… Бенколен, когда она села в машину? Вы допросили шофера?

— В любом случае мадемуазель Прево не было в машине, когда та отъезжала от «Мулен Руж». Шофера мы не допрашивали, более того, я делаю все, чтобы мадемуазель Прево не догадалась о том, что мы знаем о ее существовании. Мы должны заставить Галана считать, что нам ничего не известно об их отношениях и о ее связи с клубом. Потерпите, и вы поймете, почему такие сложности. Пока мы прослушиваем ее телефон.

О цели этой акции вы тоже узнаете несколько позже. Я приложу все усилия, чтобы большую часть дня мы находились бы вне зоны досягаемости нашего друга. Полагаю, мы встретим мадемуазель Прево в доме мадам Дюшен, куда мы сейчас и направляемся.

Он молчал все время, пока мы, выйдя из ворот и свернув налево, шли по бульвару Инвалидов. Я знал, что мадам Дюшен блистала в гостиных района Фобур-Сен-Оноре. Она жила в одном из тех домов из серого камня, где на обедах подавали изысканные яства и очень старые вина. Можно, свернув на рю де Варенн, пройти унылыми улицами Фобур, даже не подозревая, что за глухими оградами раскинулись прекрасные сады, а за потрескавшимися, закопченными стенами древних домов в резных шкатулках хранятся коллекции старинных драгоценностей.

Дверь нам открыл молодой человек весьма невротического вида. Он держался прямо как палка и взирал на нас с большим подозрением. Я принял его за англичанина. У него были густые темные, аккуратно подстриженные волосы, пышущие здоровьем розовые щеки, длинный нос, тонкие губы и светло-голубые глаза. Впечатление усиливал черный костюм с двубортным, зауженным в талии пиджаком и свободными брюками. В руке молодой человек держал носовой платок. Однако в его виде и манерах чувствовалось нечто неестественное; казалось, что он постоянно следит за собой краем глаза и изо всех сил удерживается от жестикуляции. Больше всего он походил на заводную игрушку с не совсем исправным механизмом.

Молодой человек произнес:

— Ну конечно, вы из полиции. Проходите, пожалуйста.

В его голосе слышались снисходительно-покровительственные нотки. Но вот он узнал Бенколена и тут же чуть не растекся по полу от подобострастия. Молодой человек исхитрялся шествовать лицом к нам, спиной вперед, при этом ловко маневрируя, чтобы по пути ненароком не налететь на стул.

— Вы находитесь в родственных отношениях с мадам Дюшен? — поинтересовался детектив.

— Нет, что вы, — умильно ответил наш провожатый. — Позвольте представиться. Меня зовут Поль Робике. Я — атташе посольства Франции в Лондоне. В данный момент, — атташе взмахнул рукой, но тут же остановил себя, — они вызвали меня, и я получил позволение прибыть. Мы росли вместе — мадемуазель Одетта и я. Боюсь, что устройство всех дел будет непосильным грузом для мадам Дюшен. Я имею в виду похороны. Сюда, пожалуйста.

Зал, куда мы вошли, был почти полностью погружен в темноту. Дверь справа была закрыта портьерами, но через них проникал тяжелый запах цветов. По коже пробежал мороз. Оказывается, детский страх смерти, когда видишь человеческое существо, неподвижно покоящееся в сверкающем гробу, преодолеть труднее, чем ужас при виде свежего трупа в луже крови. Во втором случае ты либо ужасаешься, либо жалеешь; в первом — обыденность печальной сцены как бы кричит: «Все. Возврата нет. Ты никогда больше не увидишь этого человека». Мне не пришлось раньше видеть Одетту Дюшен, но я без труда представил ее лежащей в гробу, потому что не забыл улыбку и шаловливый взгляд на фотографии. Казалось, что каждая пылинка в старинном зале была насыщена ароматом цветов, от которого першило в горле.

— Ах вот как, — произнес Бенколен тоном светской беседы, когда мы вошли в гостиную. — Я был здесь вчера, чтобы известить мадам Дюшен о… о трагедии. Кроме нее в доме был, насколько мне помнится, капитан Шомон. Кстати, он, случайно, не здесь?

— Шомон? — переспросил молодой человек. — Нет. Сейчас его нет Он нанес визит рано утром. Не желаете ли присесть?

Жалюзи в гостиной были опущены. Камин, облицованный белым мрамором, был холоден. Но в помещении чувствовался изящный вкус хозяев дома, которые, видимо, понимали толк в жизни.

Чуть поблекшие голубые стены, золоченый багет картинных рам, глубокие, уютно потертые мягкие кресла. Многие годы самые утонченные люди состязались здесь в остроумии за чашкой кофе, и даже смерть оказалась неспособной лишить очарования это место. Над камином висел большой портрет Одетты.

С него на нас смотрела, уперев подбородок в ладошки, славная девчушка лет двенадцати. Ее огромные темные глаза, задумчивое лицо, казалось, несли свет в мрачноватую комнату. До меня донесся аромат цветов. К горлу подступил комок.

Бенколен остался на ногах.

— Я пришел поговорить с мадам Дюшен, — негромко сказал он. — Как ее самочувствие?

— Как вы понимаете, она восприняла этот удар крайне тяжело, — ответил Робике, прокашливаясь. Он изо всех сил старался сохранить выдержку дипломата. — Такой ужасный удар! Вам уже известно, кто это сделал? Я знал ее всю жизнь. Сама мысль, что кто-то мог…

Он крепко прижал друг к другу кончики пальцев, пытаясь остаться хладнокровным молодым человеком, способным проследить за организацией похорон, однако его недавно приобретенная сдержанность истого британца не могла скрыть дрожи в голосе.

— Полагаю, что мсье известно, — спросил Бенколен, — есть ли кто-нибудь сейчас у мадам Дюшен?

— Только Джина Прево. Шомон позвонил Джине утром и сказал, что мадам Дюшен желает ее видеть. Но это был обман. Мадам Дюшен не высказывала подобного желания. — Его губы задрожали. — Полагаю, что сумею один справиться со всеми проблемами. Конечно, Джина способна помочь, если сумеет взять себя в руки. Сейчас же она почти в таком же состоянии, что и мадам Дюшен.