Впрочем, игра в «войну» нагнала на лицо Широкова печальную тень — очень хотелось, чтобы ребятишки эти, когда вырастут, не ощутили бы на себе подлинную тяжесть и горечь этого слова и вообще не знали бы, что такое война. Не надо им слышать и вообще знать, как свистят пули.

Он неожиданно расстроенно махнул рукой и скрылся в доме, хотя на улице было, на что посмотреть. Одни копающиеся в снегу ребятишки стоили того.

Серый не выдержал, помчался к ним — интересно было поваляться в снегу и вообще обрасти сосульками, всласть погреметь ими, как серебряными украшениями, колокольцами или бубенчиками, почистить себе шкуру, пофыркать довольно, беря холодный белый пух в пасть, поиграть в прятки, даже подурачиться, что пес делал очень редко.

Дома Широков упал спиной на кровать, закинул руки за голову: как же ему жить дальше? Ведь он еще не старый, прошел только половину отмеренной ему дороги, надо идти дальше, а как? И зачем? Второе, может быть, даже главнее первого.

Без Ани, без работы, без родных людей — это не жизнь, а существование в одиночку, то самое, что Широков не очень-то и ценил. Может, уйти куда-нибудь в степь, лечь на снег, уткнуться головой в куст засохшей верблюжьей колючки и закрыть глаза? В сильный ветер, да в мороз его уже через полчаса не станет…

Захотелось уснуть. Широков натянул на лицо подушку — так он поступал, когда днем хотел забыться и немного отдохнуть, но мешал солнечный свет, — обхватил подушку одной рукой.

Лежал, не шевелясь, долго — то ли сон это был, то ли одурь, то ли еще что-то, не понять, — очнулся от того, что в комнату постучала Анна Ильинична. Открыв дверь, озабоченно пошмыгала носом-кнопочкой.

— К вам пришли, — сообщила она почему-то шепотом.

— Кто?

Анна Ильинична оглянулась и, утишив голос еще больше, — шепот сделался прозрачным, почти неслышимым, собрала губы в морщинистую щепоть.

— Очень интересная молодая женщина.

Широков ощутил, как у него в висках болезненно застучало сердце — бух-бух-бух, — в затылке сделалось горячо и тяжело, словно бы туда натек расплавленный воск или что-то еще, на воск похожее.

— Красивая женщина, говорите? — внезапно охрипшим голосом спросил он.

— Красивая, — подтвердила Анна Ильинична, вновь пошмыгала носом-кнопочкой.

Широков поднялся, оправил на себе одежду — ему показалось, что на нем сейчас надета привычная пограничная форма, на плечах — погоны, он покосился на одно плечо, потом на другое, погон там не было, и заторопился:

— Иду-иду… Сейчас буду!

В прихожей, около зеркала, на стуле сидела женщина с прической, чуть тронутой сединой, скуластым лицом и большими синими глазами. Увидев Широкова, она поднялась со стула.

— Здравствуй, Олег, — неожиданно дрогнувшим, с сипотцой голосом произнесла она.

— Добрый день, — покосившись на окошко, проговорил Широков. — Разве мы знакомы?

— Я — Дарья Бессараб.

Широков почувствовал, как у него разом ослабли и начали подламываться ноги, чтобы не завалиться, — а ведь он действительно мог упасть, — ухватился рукой за угол стены, прошептал, едва шевеля разом побелевшими губами:

— Даша! Дашка!

Глаза у Дарьи заблестели, покрылись слезами, сделались маленькими, через мгновение из них брызнул целый ручей, потек по щекам.

Оттолкнувшись от стены, Широков продвинулся немного вперед, с досадой ощущая, что ему не подчиняется пространство, не подчиняется совершенно, уползает куда-то в сторону, — помотал головой и проговорил тихо, сдавленно:

— Я искал тебя, Даша.

— Один из ваш… один из твоих запросов нашел меня. — Дарья шагнула вперед, обхватила Широкова обеими руками, прижала к нему голову. Через мгновение всхлипнула, как девчонка, не удержалась и заплакала. Спина у нее задрожала, но Дарья быстро справилась с собой. — В конце концов я вышла на твое пограничное управление, там рассказали, что произошло, и назвали город, в который ты уехал…

Широков поспешно закивал, сглотнул соленый комок, внезапно образовавшийся у него в горле, погладил сестру по спине.

— Дашка! — проговорил сдавленно и благодарно. — Выходит, что не я нашел тебя, а ты меня.

— Разницы нет, — всхлипнув вновь, произнесла Дарья. — Главное… главное, мы нашлись.

Она достала из кармана куртки платок, на ощупь отерла себе глаза, щеки, промокнула нос. Оглянулась на большую клетчатую сумку, стоявшую у двери. Сумка была застегнута на яркую крупную молнию.

— Я привезла с собою кое-что из Москвы…

— Ты живешь в Москве?

Дарья отрицательно покачала головой, смежила ресницы, затем открыла, посмотрела Широкову в глаза, опять закрыла — не верила, что видит брата, как и брат не верил в то, что видит сестру.

— Нет, в Москве я делала пересадку, — сказала Дарья, — а живу я в Амурской области, на станции Сковородино, — она вновь отерла платком веки, — там у меня семья, муж и две дочери… Фамилия у меня двойная — Бессараб-Половцева.

— Дашка, Дашка… — только и смог выговорить Широков, поморщился, ощущая собственную тупость, ступорное состояние, в котором пребывал сейчас — в нем возникло внутреннее недовольство самим собою, возникло и тут же пропало. — Дашка… Неужели это ты?

В горле у него опять возник плотный теплый комок, он сглотнул его, стараясь пропихнуть внутрь, но из этого ничего не получилось, и Широков закашлялся.

Дарья снова оглянулась на дверь, около которой стояла ее сумка, рассмеялась неожиданно легко и счастливо.

— Господи, как я ждала этой минуты, Олег, — она приложила ладонь к глазам, — сама себе не верю. Иногда мне даже снилась наша встреча… Как в кино. Приходил большой человек, лицо было неразличимо, но я понимала, что это Олег, мой двоюродный брат. От человека веяло добротой, силой, теплом, чем-то родным. Я понимала — это брат, близкая кровь, другой быть не может, — она споткнулась на мгновение и произнесла с нежностью: — Бра-атик. И как же мы с тобой не могли так долго найтись, а?

Странная штука, Широков думал, что такое может случиться только в годы войны или после войны, когда разные бюрократические структуры не работают совсем, а на деле же оказывается — это возможно без всякой войны, в пору мирную, пахнущую мятными пряниками, чаем «Принцесса Нури» и бергамотами фирмы «Ахмад».

— Последние три запроса я отправил в Москву всего несколько дней назад, — негромко, слыша, как внутри у него сыро бьется обрадованное сердце, проговорил Широков. — Вообще-то я искал тебя по всем без исключения детским домам, приютам, собесам, писал даже в Красный Крест, в московское отделение, да все без толку.

— Не без толку, совсем не без толку, — заведенно произнесла Дарья и вновь прижалась к Широкову, вздохнула с нежностью: — Бра-атик. Хотя и двоюродный, но — бра-атик.

Серый, который после собачьих боев к людям начал относиться настороженно, принял Дарью сразу. И вообще, как понял Широков, пес