еще кое-что пшепшечим, как говорят поляки, а потом зашвандим… А? Как считаешь, дружок?

В ответ Серый завилял хвостом.

Хотелось сказать псу что-нибудь хорошее, ласковое, даже нежное, но Широков поймал себя на том, что почти не знает ласковых слов, суровая жизнь отучила его от них, вытравила из памяти, и от осознания этого ему неожиданно сделалось печально.

Граница — вещь жесткая. Кому тут говорить ласковые слова? Нарушителям, торговцам наркотиками, исламским проповедникам, рвущимся в Россию, чтобы сбить с панталыку два десятка молодых людей и завербовать их в свою секту, преступникам, норовящим удрать за кордон и укрыться там в надежде, что удастся уйти от правосудия и вообще избежать кары, — еще кому-то из этого темного ряда?

Можно было говорить, когда рядом с ним находилась Аня, когда они имели дом, хранящий тепло, надежный, как крепость… Но Ани уже давно нет в живых. И дома нет — все это осталось в прошлом, в том мутном времени, которое и временем-то назвать было нельзя.

Скорее это было безвременье, оставившее по себе саднящие воспоминания, боль и недоумение: почему так быстро сумели перевернуться и стать оборотнями люди, которые раньше звали их к светлому будущему, призывно взмахивали руками и требовали, чтобы народ шел за ними?

Хорош был бы сейчас Широков, если бы последовал за ними, для него в таком разе существовал бы один выход — сунуть пистолет под сердце и нажать на спусковой крючок.

— А что, если действительно махнуть в Сковородино? — неожиданно спросил он у пса.

Серый сидел рядом и молчал — он теперь был прочно повязан с человеком, задававшим сейчас ему сакраментальный вопрос… Главное для него отныне было другое — не потерять бы Широкова — усталого, заклеванного жизнью, обстоятельствами, от него не зависящими, бедой, сумевшей даже оставить на его лице след, — Серый, умевший немного разбираться не только в речи, но и в чувствах людей, понял, что женщина, без которой хозяин не мыслил себе жизни, погибла…

Вместе с ней погас и свет в окошке. Да и в конце тоннеля, наверное, тоже погас. Пес свесил голову на грудь, — поза его была печальной, — потом потерся головой о локоть Широкова, прося, чтобы тот не забывал Серого, а Серый, в свою очередь, не забудет его.

Широков понимающе хмыкнул, обнял пса за голову и прижал к себе.

Через час он выгнал со двора машину, раскочегарил немного мотор — было холодно, и вездеходный автомобиль, прямой потомок отечественных «козлов», бывших очень популярными в послевоенной стране в пятидесятые и шестидесятые годы, нагревался трудно и вообще начинал работать не сразу (как и заводился, для этого надо было изрядно попыхтеть), — и решил проехаться по старым точкам, которые уже прошел…

Прошел неудачно — успеха не достиг.

Надо было все-таки найти себе работу, заниматься извозом — дело не самое достойное для человека, который когда-то носил военную форму с майорскими погонами. Широков вздохнул устало, усадил Серого рядом с собой и, проехав до конца улицу, на которой стояли дома дяди Вани и Анны Ильиничны, очутился на площадке, где останавливался автобус, совершавший рейсы в соседний райцентр.

— Ну что, Серый, куда поедем, налево или направо? — спросил Широков у пса.

Серый повернул голову направо.

— Ага. Понял. Не дурак, — проговорил Широков удовлетворенно. — А что у нас направо? Рыбкомбинат. Поехали в цеха, где пахнет копченым судаком и вялеными сомовьими балыками.

Едва Широков подъехал к проходной, как из дверей боком выдвинулся широколобый человек со скошенным подбородком и глубоко запрятанными под брови глазами. Это был начальник охраны, Широков помнил его по прошлому своему приезду.

— Ну что, опять прикатил устраиваться на работу? — спросил начальник охраны.

— Опять.

— Хм… хм. — Начальник охраны смерил его с головы до ног прищуренными глазами. — Есть у меня одно место, но за него надо заплатить.

— Как заплатить?

— Очень просто. Ты кладешь десять тысяч рублей вот сюда, — он похлопал себя по готовно оттопыренному карману форменного кителя, — а я подписываю тебе заявление о приеме на работу.

— А иначе никак нельзя?

— Никак. И имей в виду, мужик, — такие предложения я делаю только один раз в жизни.

— Что, никогда не повторяешься? — Широков усмехнулся.

— Стараюсь не повторяться. — Начальник охраны тоже усмехнулся.

Все сделалось понятно, как Божий день в дождливую пору, все находилось на ладони, на виду. Широков развернулся круто и пошел к своей машине, из окошка которой выглядывал Серый.

Конечно, надо было высказать этому щипачу все, что он о нем думает, употребить на это все буквы алфавита, вплоть до твердого знака, но Широков не стал этого делать. В висках у него забились — признак гнева, в такие минуты Широков запросто мог впечатать кулак в чей-нибудь подбородок, — но он быстро взял себя в руки.

— Работа есть, условий нет, — сообщил он Серому, усаживаясь за руль, — вместо анкеты по учету кадров этот солитер подсунул мне свой пустой кошелек. Решил, что я его наполню ценными бумажками.

С места он газанул так, что с ближайшего дерева чуть не попадали вороны. Но, слава богу, обошлось без увечий. Вороны возмущенно загалдели, провожая недобрыми взглядами машину Широкова.

В транспортной конторе, которая занималась в основном тем, что развозила по России сладкие местные арбузы, свободных мест-вакансий не было.

— Даже места помощника водителя нет? — спросил Широков у зачумленного небритого мужика, заместителя директора конторы.

Тот замотал головой.

— Нету места даже второго помощника водителя, — заявил, — скажу более: у меня шесть человек на очереди стоят, ждут, когда какая-нибудь дырка образуется.

— Все ясно: нашему теляти не дано сторговать новые галоши у волка, — непонятно выразился Широков и покинул контору.

На улице посветлело, солнце хоть и не выглянуло, но находилось где-то совсем рядом, невысоко, еще немного и просунется светило в какую-нибудь межоблачную прореху, вызолотит деревья и землю, снимет с души тяжесть. Широков пригнулся, скосил глаза вверх, стараясь поймать в выси светлое пятно, похожее на мутный круг электрического фонаря, но пятна многообещающего, притягательного, не увидел…

Широков сделал правый поворот и через несколько минут очутился на привокзальной площади. Честно говоря, с некоторых пор он старался объезжать эту площадь стороной — не очень-то приятные воспоминания возникали в голове при виде ее, — и только тут Широков понял, что свернул не там, поспешно надавил ногой на педаль газа. В следующее мгновение осознал, что сделал это поздно: навстречу ему, сразу с двух сторон, наперекос, неслись трое темнолицых, что-то орущих людей. Что они там орали, не было слышно, но рты распахнуты широко. Позади троих топал еще один — Тофик.

В общем, это был знакомый