* * *

Если у лица, производящего следствие, составилось новое мнение о данном деле и изменилось первоначальное, надо пересмотреть с этой новой точки зрения все прежние материалы; при этом станет ясно, как различно можно смотреть на самые простые вещи.

Ганс Гросс. Заметки к учебнику криминалистики «Руководство для следователя», 1879 год

Я снова уткнулся в подушку. Сколько я пролежал так, не знаю. Теперь я явственно слышал шум дождя и шлепанье капель за окном. Не хотелось поднимать голову. Это сон, кошмарный сон, уговаривал я себя, всего лишь сон. Я у себя дома, в своей постели. Не было никакой гостиницы, никакой дамы, никакого тела на полу.

Наконец лежать так стало невыносимо. Я совсем было уже решился приподнять голову и оглядеться, как вдруг до моего слуха донесся мужской голос. Обманывать себя я больше не мог. Это был голос коридорного, того лакея, который вчера провожал меня в третий номер пансиона мадам Пе-туховой, куда я пришел встретиться с дамой, приславшей письмо. Он говорил что-то неразборчиво, но визгливые нотки в голосе и малорусский говор не давали спутать его с другим.

С ног до головы, точно разряд электричества, пропущенный через тело, меня пронзил животный ужас. Я вскочил с кровати, при этом голова моя чуть не разорвалась в жестокой болевой схватке — и отразился в стоящем напротив трюмо: большой, мускулистый, но — голый, дрожащий, взъерошенный и оттого жалкий.

А перед трюмо — и теперь я никак не мог уже думать, что это кошмарный сон — на полу лежало тело. Полуголый мужчина, в алой маске-домино, натуральным образом дежа-вю, поскольку весь облик его и поза повторяли того мертвеца, с которого начался у меня прошедший день, теперь назойливо лез мне в глаза, и я почему-то боялся отвернуться. Остро ощущая босыми ступнями холод и неровности пола, я приблизился к телу и склонился над ним. Коснуться его я не решился, но синюшное лицо, выглядывавшее из-под маски, выдавало несомненную смерть. Первым моим побуждением было позвать коридорного, но, собрав с пола разбросанную вокруг кровати одежду и влезши в брюки, я остановился.

Что я скажу тем, кто застанет меня здесь в таком положении? Я один в номере, на полу труп… Неужели кто-то поверит мне в том, что я понятия не имею, кто этот покойный, кто пригласил меня в этот номер и с кем я провел тут ночь? Ужас, холодный, скользкий, как змея, и без того не оставлявший меня ни на минуту, тугим кольцом сжал мне сердце, как только я представил себе объяснения с коридорным, а затем с полицией. И повинуясь этому властному ужасу, я совершил поступок, которого устыдился тут же, но ничего не мог с собой поделать: я кое-как лихорадочно оделся и… покинул номер через окно, стараясь производить как можно меньше шума.

Подоконник оказался даже ниже, чем я полагал, выглядывая в окно; но все равно, спрыгнув на землю и с трудом выпрямившись, я некоторое время еще не мог двинуться из-за дрожащих ног и вырывающегося из груди сердца. За это время я огляделся и увидел, что окно, из которого я прыгнул, выходит в узкий и темный двор. К счастью, во дворе не было ни души, и к счастью, три стены двора были глухими, а четвертая принадлежала пансиону, который я только что покинул, словно вор или убийца, и который оживал только к ночи, а в эти утренние часы наверняка был тих и пустынен.

Поправив на себе наспех натянутую одежду, я собрался уже было покинуть двор, пока никто не обнаружил тут моего присутствия, и вдруг почувствовал на руках что-то липкое. Поднеся обе ладони к лицу, я увидел, что руки мои в крови.

Разом обессилев, я прислонился к шершавой кирпичной стене. Господи милостивый, за что мне все это?! Разве я совершил что-то такое, за что мне воздается такой страшной ценой?! Но откуда кровь? Ведь человек, труп которого оказался в номере, был задушен?

Стоп! Сказал я себе. Я ведь не осматривал труп, даже не трогал его. Отчего же я решил, что несчастный задушен? И даже задушение не исключает того, что ему ранее могли быть нанесены какие-то раны, повлекшие кровотечение… Пытаясь трезво рассуждать, я всеми душевными силами отгонял от себя мысль о том, что эти раны мог нанести убитому я. Нет, этого не может быть! Господи! Перед моим мысленным взором вдруг встала эта ужасная картина — мертвое тело, распростертое на полу, и я отчетливо, словно посредством какого-то волшебного фонаря, разглядел в правой руке трупа небольшой нож, вот только не мог вспомнить, окровавлен он был или нет.

Я еще раз поднял свои запачканные руки к лицу и внимательно их осмотрел. Вот и решение этой загадки: из рассеченной раны на ребре правой ладони сочилась уже загустевающая кровь. Странно, что я не чувствовал никакой боли; как, в какой момент моя рука оказалась порезанной? Неужели?… Нет, этого не может быть. Но рана на моей руке доказывала мне то, во что мой разум отказывался верить: если я не помню, откуда у меня взялся этот порез, то могу и не помнить, как я убил несчастного незнакомца. И в эту минуту я вдруг ясно осознал все, что привело меня к такому ужасному финалу: негодная водка в кабаке, от которой помутнело в голове, ночь, проведенная то ли во сне, то ли в тумане, странные видения, посещавшие меня под утро… Что-то не в порядке с моим рассудком; возможно, что насыщенные событиями предшествующие сутки пошатнули мой разум, и в беспамятстве я мог натворить что-то непоправимое. Нет, только не это!

Я оттолкнулся от стены и бросился вон со двора, в узкую, как щель, проходную арку, которая показалась мне бесконечной, словно ворота в чистилище; бросился со всех ног, не разбирая дороги. Кажется, я растолкал нескольких человек, выбежав наконец из арки, но даже не понял, кого. Опомнился я уже на углу Надеждинской; передохнул и бросился бежать снова, к дому на Басковом, добежал до парадной, в один прием взлетел на свой последний этаж, слава богу, не встретив на лестнице никого из соседей.

Закрыв за собою двери своей квартирки, я с облегчением вздохнул, но это облегчение покинуло меня, только лишь я бросил взгляд в небольшое круглое зеркало, висевшее в прихожей. Зеркало отразило растрепанного, расхристанного, измазанного кровью и до смерти испуганного человека, в котором я даже не сразу узнал самое себя. И если бы сейчас в двери постучали жандармы, мой внешний вид был бы для них лучшим доказательством моей виновности.

Тут же в прихожей, не входя в комнату, я стал, словно в угаре, сбрасывать с себя пришедшую в негодность одежду. Раздевшись полностью, я кинулся в свой закуток-умывальню и, убедившись, что в большом кувшине еще достаточно воды, облился ею и намылился, тщательно смывая с рук и тела следы крови. Потом стер мыльную пену, разлив нечаянно остатки воды из таза и залив весь пол в умывальне, и дрожащими руками оторвав от простыни тряпицу, замотал резаную рану на ладони, которая все еще кровоточила. Вылезя из таза и пригладив волосы, я накинул халат и присел на кровать.

Что же мне делать?

Допустим, еще несколько часов происшествие в третьем номере гостиницы мадам Петуховой не будет обнаружено, так как ключ на брелоке остался в номере, и лакей не знает, что номер покинут. Но вскоре служащие гостиницы забеспокоятся, да и необходимо убрать номер к вечеру. Сначала они постучат, потом откроют дверь запасным ключом, либо сломав запор, увидят мертвое тело, следы моего поспешного бегства… А там — полиция, уведомление следственной части, лакей опишет мою внешность…