Политические дебаты и прения словно застыли на пике благодаря таким личностям, как Джозеф Аддисон, Ричард Стил, а также Даниель Дефо, Джонатан Свифт, Уильям Конгрив и Александр Поуп. Можно с уверенностью сказать, что время правления Анны стало золотым веком политической журналистики. В период выборов осенью 1710 года между памфлетистами и издателями периодики разыгралась нешуточная война. У Харли было чутье на то, что мы сегодня бы назвали «связи с общественностью». Он добился освобождения Дефо из тюрьмы, куда тот угодил из-за вздорного памфлета, и нанял его на службу в качестве собственного преданного журналиста и разъездного шпиона. К тому моменту Дефо уже издавал журнал Review, полное название которого звучало так – A Review of the Affairs of France. Там он печатал злободневные сатирические статьи о морали и политике; издание выходило три раза в неделю в формате четверть листа и содержало обзоры событий внутренней и внешней политики, новости искусства, коммерции, науки и торговли. Журнал издавался на протяжении девяти лет, и практически все статьи принадлежали перу самого Дефо, который задал английской журналистике критический и довольно категоричный тон, сохранившийся и по сей день.

Тем временем Харли нанял еще и Свифта. Харли платил Дефо, однако Свифта, чей статус дворянина и ученого был несколько выше, чем у Дефо – литературного поденщика и бывшего кровельщика, – он взял лестью. Харли пригласил Свифта с собой в Виндзор, и писатель стал одним из первых участников обеда субботнего клуба Харли в Йорк-билдингс. Газета Examiner Свифта имела совершенно иную направленность, нежели журнал Review Дефо; в ней чувствовалось больше стиля и учености, при этом меньше энергии и сварливости. Дефо в основном читали городские торговцы и владельцы лавок, то есть те, кого один современник пренебрежительно назвал «сапожниками и швейцарами»; в целом газета ориентировалась на городских лоялистов. Свифт же в своих статьях обращался главным образом к мелкопоместному дворянству в сельской местности и землевладельцам благородного происхождения. Харли хотел охватить как можно более широкую аудиторию, поэтому одной его рукой был Свифт, а другой – Дефо.

Свифт, однако, находился в неоднозначном положении. Граф Оррери писал, что писатель «был окрылен высоким доверием, оказанным ему властью. Однако это лишь видимость доверия, а истинное положение дел скрывалось от его глаз. Его наняли, но это не значит, что ему доверяли». Сам Свифт считал себя глубоководным ныряльщиком в океане политики, однако Оррери утверждал, что «его терпели лишь для того, чтобы тот барахтался недалеко от берега… возможно, морская пучина была для него слишком мутной».

Накопившаяся усталость, обиды и отвращение ко лжи и пустым обещаниям, которые давали Свифту известные английские политики, вероятно, способствовали усилению его мизантропии в более поздних и известных произведениях. Особенно это заметно в «Путешествиях Гулливера», где он окончательно осознает всю глубину человеческой лжи и лицемерия; он чувствует отвращение, а не жалость, отвращение, смешанное с ужасом перед жизнью.

Весной 1709 года три раза в неделю начал выходить информационный журнал форматом в пол-листа с четырьмя колонками стоимостью одно пенни; в нем публиковались очерки о нравах и обычаях современности, а также заметки и зарисовки из различных кофеен лондонского Сити. Издание придерживалось умеренных вигских взглядов, однако сохраняло нейтральный и сдержанный тон. Это был Tatler – лондонское периодическое издание, которое виги считали символом утонченности и исключительности. Журнал брался научить «государственных мужей, о чем им думать», обещая при этом размещать материалы, «которые послужат развлечением для прекрасной половины человечества». В издании печатались сплетни «о любовных интригах, удовольствиях и развлечениях», подслушанные в различных кофейнях и шоколадных домах, куда репортеры заходили подкрепиться.

Издатель и редактор газеты Ричард Стил взял псевдоним Исаак Биккерстаф и выбрал амплуа здравомыслящего и терпимого человека, не желавшего ни чрезмерно хвалить другие партии, ни обвинять их в чем бы то ни было. Это был представитель вигов, который знал, как сдерживать свой пыл, особенно когда обстановка накалялась. Он поддерживал Мальборо, несмотря на заявленную нейтральность взглядов, и проповедовал основополагающие ценности политики вигов – здравый смысл и хороший вкус.

Через два года Tatler трансформировался в Spectator под редакцией Стила и Аддисона. Журнал сохранил вигский уклон, даже когда правительство тори во главе с Робертом Харли захватило государственный аппарат. Издание отличалось нейтральностью и светскостью, в нем рассказывалось о самых разнообразных вещах: от природы проституции до размера стиха в «Потерянном рае»[43]; в журнале можно было найти рецензию на театральную премьеру и описание тенденций быстро менявшейся моды, например рассказ о поголовном увлечении разноцветными капюшонами в начале 1712 года, – в ход шли все новости, которые неминуемо оставлял позади поток времени и сама жизнь.

Издатели Spectator с самого начала отказались выступать на стороне какой-либо из противоборствующих политических партий. Аддисон заявлял: «В моей газете нет ни слова о новостях, нет размышлений о политике или о расстановке сил в партиях». Его цель состояла в обучении манерам, а не мерам, поэтому Аддисон говорил: «Мое честолюбие жаждет, чтобы обо мне сказали: он вывел просвещенность из чуланов и библиотек, школ и университетов и поселил ее в клубах и ассамблеях, в кофейнях и за чайными столиками».

Эти слова отражают усиливавшуюся в XVIII веке тенденцию. Spectator облагораживал якобитов, энтузиастов, приверженцев тори, сторонников «высокой церкви» и ярых политиканов, – и все они постепенно уходили в небытие. Главным мерилом правды становилась дружественная дискуссия, а из всех темпераментов, в свое время изложенных в учении Гиппократа[44], значение имело лишь здравомыслие. Отныне отпала всякая необходимость размещать принципы морали на первой странице издания, поскольку они являлись отражением умеренного и терпимого общества и добродетельного государства, которые воспринимались как естественное и безусловное следствие революции 1688 года.

Разумеется, отсутствие энтузиазма, искренности и вдумчивости в тех или иных вопросах могло, в свою очередь, привести к цинизму и фатализму. Пьесы Конгрива, написанные незадолго до восшествия на трон королевы Анны, населяют лживые от природы персонажи. Весь мир представлен в виде огромного театра, в котором нет ни истины, ни добродетели. Это плоскость острот и дурачества; единственное, что может оживить героев, – зов плоти или жажда наживы. Мужчины в этом мире лгут, пресмыкаются и предают; женщины – сладострастны, глупы и переменчивы. Пьесы Ричарда Бринсли Шеридана, увидевшие свет чуть позже, повествуют о лицемерии и мошенничестве ради денег; метафоры банковского дела и финансовой сферы, столь актуальные для того периода, определяли ход повествования. Мода на сентиментальность, в которой многие видели банальный и наивный прием – забыть о суровых реалиях эпохи, – не вызывала у Шеридана ничего, кроме презрения. «Если вы хоть сколько-нибудь ко мне расположены, – говорит сэр Питер Тизл в пьесе «Школа злословия» (The School for Scandal; 1777), – никогда не произносите в моем присутствии чего-либо похожего на изречение»[45].