Новый флаг, соединивший в себе красный крест святого Георгия и белый крест святого Андрея, стал широко известен под названием «Юнион» (The Union). Правда, принципиально это ничего не изменило в продолжавшейся под его эгидой войне. После успеха в сражении при Бленхейме в отношениях между союзниками наметилось некоторое охлаждение, возникли разногласия и разочарование, при этом ни Италия, ни Нидерланды не смогли уклониться от удара Франции. Герцог Мальборо хотел вторгнуться во Францию и пресечь угрозу на корню, однако ему так и не удалось заручиться поддержкой союзников, которые были слишком малодушны и стремились лишь защитить собственные земли.

Мальборо продолжил наступление в Испанских Нидерландах и при содействии голландских и датских союзников весной 1706 года смог одержать крупную победу при Рамильи (Рамийи). Командующий французской армией маршал Вильруа описал эту битву как «самый позорный, унизительный и катастрофический разгром» своей армии. После поражения французов вытеснили из Испанских Нидерландов, они оставили ряд ключевых городов, в том числе Антверпен, Остенде, Брюгге, Гент и Лилль.

Бурбоны по всей Европе были в полнейшем смятении. Единственным исключением был, пожалуй, дом Бурбонов в Мадриде, сохранивший власть через внука Людовика XIV, Филиппа V, который правил Испанией без малого сорок лет и отказался от трона в пользу своего сына. Казалось, все теперь играло на руку Англии и ее союзникам. Знаменательным событием стал захват Лилля, поскольку это был своего рода ключ к воротам Парижа. В результате Людовик даже направил в Гаагу посла для начала тайных переговоров.

Любопытно, что атмосфера в самой Англии вовсе не способствовала заключению мирного договора. В письме голландскому генералу герцог Мальборо писал: «Я один из тех, кто полагает, что Франция еще не вернулась к своим изначальным, законным границам, поэтому для нас нет ничего более болезненного, чем чрезмерная спешка в заключении мирного договора». Англичане были готовы к миру только на исключительно привлекательных для себя условиях. Мирный договор, как минимум, должен был предусматривать официальное признание королевы Анны в качестве законного правителя страны вместо незаконно посаженного на трон Старого претендента, который весной 1708 года подлил масла в огонь нелепой высадкой в заливе Ферт-оф-Форт. Англия также требовала уничтожить порт в Дюнкерке[38] и выслать Филиппа V из Мадрида.

Людовик XIV, казалось, был согласен на все или почти все. Франция и Англия только что пережили самые холодные зимы в истории. На Темзе устроили ледяную ярмарку, а леди Вентворт в письме своему брату писала: «Мальчиков-посыльных развозили лошади, и порой наездники намертво примерзали к ним». Однако страшные морозы имели куда более серьезные последствия для Франции, которая и без того была охвачена голодом, дефицитом и всеобщим пораженческим настроением.

Ради мира Людовик мог пожертвовать многим, но не всем. Он ни при каких обстоятельствах не желал подписывать статью 37 мирного договора, согласно которой его внук должен был покинуть Мадрид – при необходимости с применением силы, а на трон должен был взойти Карл VI Габсбургский. Это было настоящим оскорблением для Людовика. Собственными руками сместить с трона представителя династии Бурбонов в пользу Габсбургов? Уму непостижимо. Вполне возможно и даже логично, что Мальборо и его переговорщики выдвинули эти требования, зная, что Людовик отвергнет их, а Англия получит законные основания продолжать войну. Война по-прежнему приносила внушительные трофеи, особенно для титулованных вождей, каким был Мальборо. Герцог даже просил королеву даровать ему титул главнокомандующего пожизненно, однако Анна благоразумно отказала, сославшись на то, что это противоречит конституции. И все же дела Мальборо шли неплохо. Бленхеймский дворец и особняк Мальборо-хаус – вот лишь пара примеров безделушек, которые он получил в ходе военной кампании.

Богатство и высокий пост Мальборо не могли не вызывать недовольство у тех, кто выступал против него и против участия Англии в Войне за испанское наследство. Ярость и разочарование – реакция народа на правительство вигов, в руках которых находились все доходы от сбора налогов. Коммерсанты-виги богатели, предоставляя займы правительству, а сквайры-тори вынужденно платили непомерные налоги на землю, чтобы правительство могло расплатиться с долгами. Вряд ли все было так однозначно, однако именно так ситуация выглядела в глазах современников. Едва ли можно вообразить себе обстановку более угнетающую или несправедливую. Тори выступали против военной кампании по стратегическим и финансовым соображениям. Какой смысл воевать на стороне голландцев, которые веками были главными конкурентами в торговле? Какой смысл вести невразумительные битвы на континенте, не получая от них никакой выгоды?

Кризис наступил в начале осени 1709 года во время битвы при Мальплаке, к юго-западу от Монса. Английская армия при поддержке союзников в лице Австрии и Голландии одержала формальную победу ценой огромных потерь, в два раза превосходивших жертвы неприятеля. Французы отступили, однако сделали это достойно, в то время как англичане оставили более 20 000 погибших на поле битвы, которая вскоре стала считаться «самой кровавой в Европе». Королева Анна не направила герцогу никакого поздравительного письма. Если французы по-прежнему могли сражаться столь воодушевленно и упорно, невзирая на грозящие отовсюду предвестия их скорого поражения, какой конец войны можно было предвидеть? Тори резко выступили против дальнейшего участия в кровавой расправе, которую, возможно, заведомо спланировало правительство вигов. Маршал Вильруа, командующий французскими силами, писал королю: «Если Господу будет угодно послать врагам Вашего Величества еще одну такую победу, они будут уничтожены». Оригинальная цитата принадлежит Пирру, от которого и пошло выражение «пиррова победа»[39].

Тем временем у вигов появился новый враг, совершенно другого плана. Доктор Генри Сашеверелл, член колледжа Магдалины в Оксфорде, будучи представителем ортодоксальных кругов и выразителем патетических идей «высокой церкви», уже настроил вигов против себя. При содействии ярого консерватора, лорд-мэра Лондона, и нескольких сочувствующих партии тори Сашевереллу было поручено выступить с проповедью перед членами муниципалитета лондонского Сити 5 ноября 1709 года в соборе Святого Павла в честь знаменательных событий, произошедших в этот день[40]. Сашеверелл получил известность как прекрасный оратор, которому практически не было равных. «Он взошел на кафедру, – писал Уильям Биссетт в памфлете «Современный фанатик» (The Modern Fanatic; 1710), – словно Сивилла подошла к входу в пещеру[41] или будто Пифия поднялась и села на треножник[42], с такой неукротимостью и неистовством, что не передать словами». Поджатые губы и горящий взор – налицо все признаки ревнителя строгой дисциплины. Сашеверелл не был ученым, однако к его словам прислушивались; он не отличался умом, однако ему верили. Он относился к тем священнослужителям, которые могли проникновенно повторять заученные клише своего времени, словно опаляя ими сердца слушателей.