конечно! Я всегда это подозревал и теперь убедился окончательно — в режиссере Леопарда текла русская кровь! Это и породнило московского студента и миланского графа. Сестре я этого, конечно же, не сказал, а то еще загордится, чего доброго.

Почти конец…

Поздравляю тебя, дорогой читатель. Ты практически добрался до конца этой странной книги. Это удивительно, и я даже подумал… раз уж ты терпел меня с моей странной пунктуацией все это время — тебе ничего не стоит потерпеть еще немного. Признаюсь честно: как следующая глава затесалась в эту книгу — знает только заведующий того места, куда Данте с Вергилием угодили первым делом после сумрачного леса.

Вряд ли кому-нибудь когда-нибудь могло прийти в голову назвать Неаполь пригородом Милана. Тем более, что подобные заявления в Италии равносильны casus belli50 для гражданской войны. Поэтому да простит читатель автору его последний фортель и очередное, на этот раз бесповоротное отклонение от обещанного маршрута.

Как плохие гиды приводят нас в конце вялой, наполненной штампами экскурсии в безликое и безвкусное кафе, в которое мы бы сели и без них, так я, вконец спутав маршруты по Милану, привел тебя, дорогой читатель, в Неаполь.

При всей нашей пламенной любви к другим итальянским городам: кто не мечтал в Милане о Неаполе — тот не мечтал в России об Италии. Невозможно представить двух более непохожих друг на друга городов. Они как полюсы в итальянском мироздании, итальянском универсуме. А какой автор не желает, чтобы его труд пополнил плеяду “универсальных” книг. Вот и автор этих строк в погоне за своим честолюбием совершает бегство под небо потеплее и к краскам поярче — поверь, заключительное. Следовать за ним или нет — решать тебе, дорогой читатель.

Северянин в Неаполе

Нужно сказать, что о криминалитете в Неаполе я был наслышан от своих заботливых друзей с юга гораздо более, нежели об его великолепной истории и драгоценном наследии. Но рассказы «знающих» людей про каморру и прочие неаполитанские страсти неизменно вызывали во мне мысли довольно практического характера. Я представлял возможную встречу, и здесь появлялись логичные вопросы: «А зачем, собственно, я им нужен?», — или на крайний случай, — «А что, собственно, они мне могут сделать?». Времена уличных «risse e coltellate»51, рассуждал я далее, канули в прошлое, а если и не канули, то для них все-таки нужна уважительная причина: будь то толстый кошелек, черноволосая «ragazza bella» или же оскорбление кого-то из членов «la famiglia». Моих домашних в Неаполе вряд ли кто знает, красавица все равно в Россию не поедет, даже из-за большого и чистой любви — остается один кошелек.

Поэтому по прибытии на Неаполитанский вокзал (в пределах которого, как мне казалось, еще должен действовать общеевропейский уголовный кодекс), я отыскал камеру хранения и оставил в ней все свои самые ценные вещи. Тем, кто сейчас незаметно посмеивается, скажу, что все же несколько бумажек и пара монет были мною уложены в карманы, но так, чтобы их присутствие выглядело как абсолютное отсутствие. Отложив таким образом всякое мирское попечение, готовый к любому повороту сюжета, я, что называется, бросился с головой в бурлящую толпу самого беспечного города земли под слепящим небом Кампании52.

Подойдя к пешеходному переходу через проспект, огибающий центральный вокзал, и внимательно присмотревшись к движению на нем, я вдруг понял, что сигнал светофора здесь никого особенно не волновал. Автомобили неслись на пределе возможностей моторов (судя по звуку, давно отработавших свои гарантийные сроки), визжа стертыми колодками, когда их путь судорожно пересекали туристы, отчаявшиеся поймать удобный момент для перехода дороги. За визгом колонок немедленно следовал гром проклятий из открытого окна автомобиля. Туристы, видимо, понимая, что отступать поздно, лишь ускоряли под эти проклятия свой судорожный бег. Некоторые из них откликались своими, родными сердцу эпитетами, да и то с тем лишь, чтобы сохранить свое иностранное достоинство.

Но когда дорогу переходил местный — картина в корне менялась. С ужасающим спокойствием он преодолевал опаснейшие места на проспекте, а машины с их визгом волновали его так же, как мухи южно — итальянского кота во время знаменитого pisolino53. На крики автомобилистов в качестве ответа либо сыпался похожий по корням набор выражений, либо (что представилось мне наиболее интересным) звучало одно — единственное флегматичное, но, судя по всему, очень крепкое слово, после которого брань непонятным образом сразу стихала.

Приблизившись к точке невозврата у пешеходного перехода, где скопилось множество туристов, я заметил в некотором отдалении, на самой середине проспекта регулировщика. В этот момент он так был увлечен выяснением не то отношений, не то разбором тонкостей из местных ПДД с одним из гонщиков, что не слышал ни воззваний к закону со стороны туристов, ни визга угрожающих их жизни шин. Меня такая обстановка даже вдохновила, это было своего рода квестом — добраться до противоположного края проспекта целым и без шлейфа из отборных неаполитанских выражений. Память по каким-то причинам умалчивает как, но квест был пройден — иначе не писать мне эти строки.

Оказавшись живым по ту сторону Стикса, я углубился, как принято говорить, в старый город, который по мне выглядит моложавее своих куда менее древних соседей — унылых спальных районов. Оглядываясь на те времена, я сознаю, что в одиночестве твое чувство самосохранения работает в совершенно особом, некоем эконом-режиме, позволяющем, а иногда даже сподвигающем тебя на довольно рискованные поступки. То ли уверенность в скорости своих двух, то ли понимание, что эти времена рано или поздно закончатся — в любом случае все, что заставляет семьянина или кавалера с дамой внутренне напрягаться, в юноше, предоставленном самому себе, вызывает напротив — какой-то спортивный интерес.

После проспекта спортивный интерес для меня стали представлять самые неприглядные на вид и густые на запах улицы и переулки. Останавливаясь на перекрестках, я оценивал каждое из предложенных направлений и с каким-то внутренним зудом направлялся в наиболее темную, узкую и вдобавок старательно выкрашенную местными ваятелями улицу.

Нет на свете более древнего и в то же время более современного, не побоюсь этого слова, искусства. Трудно найти более независимое и одновременно стесненное своими недоброжелателями творчество. Его зрителями становятся в основном местные или редкий турист, в трепете отыскивающий свой двухзвездочный отель в этих забытых муниципалитетом районах. При виде подобных произведений во мне появлялось сильное желание увидеть их творцов за работой. Они, как мне представлялось, вынуждены творить, постоянно