Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вперёд! — крикнул Егоров. — Давить гадов!
Танк, успев выстрелить один раз, на полном ходу смял пушку и понёсся дальше. Впереди с правой стороны из следующего проулка выползала самоходка, за ней следовал грузовик с солдатами в кузове. Немцы, по всей видимости, перебрасывали резервные силы на левый фланг боя, где разгорелась очередная бойня. Они не ожидали появления русского танка у себя в тылу.
— Арефин! Пушку вправо! По «Фердинанду» бронебойным! Огонь!
Арефин прямой наводкой «влупил» немецкой самоходке в бок. Та сразу же загорелась. Солдаты, завидев русский танк, стали в панике выпрыгивать из кузова. Теньков принялся расстреливать перепуганных солдат.
— Командир, разреши раздавить эту гадину?! — прокричал Иван.
Цель была заманчивой. Очень хотелось подмять под себя грузовик с оставшимися в кузове солдатами.
— Давай! — услышал он в ответ.
Иван развернул танк и на полном ходу врезался в грузовик. В считанные минуты с ним было покончено. В смотровую щель ему были видны обезумевшие глаза немецких солдат. Иван вырулил опять на главную улицу, и танк помчался дальше.
Они успели проскочить ещё несколько сотен метров, как вдруг увидели, как впереди с двух сторон из проулков выползли два «Фердинанда», направляя на их Т-34 свои стволы.
— Так вот вы где, суки крестастые! — воскликнул Арефин, прильнув к орудию. — Выползли из своих нор, нервишки не выдержали, да?
Он успел опередить немецких артиллеристов. Выпущенный им снаряд с первого раза поджёг одно из самоходных орудий. Второй «Фердинанд» ударил по ним, но снаряд разорвался в нескольких метрах от танка, брызнув осколками по броне.
— Мазилы, вашу мать! С сотни метров попасть не можете! — выругался Арефин и тут же выстрелил в ответ. Его снаряд достиг цели, но самоходка чудом уцелела, не загорелась. В следующую секунду она огрызнулась вспышкой огня, её снаряд угодил в лобовую броню танка.
Танк сильно тряхнуло, но броня опять выдержала. Арефин успел выстрелить два раза и поджёг самоходку.
— Вперёд! — прокричал Егоров.
Танк устремился к противоположному краю деревни, чтобы до конца выполнить задачу. В голове Егорова вдруг мелькнула шальная мысль: прорваться к своим на полном ходу через немецкие позиции с тыла. Но этой мысли не суждено было сбыться. В конце деревни на фоне горящего дома появился «Тигр».
— Арефин! — успел прокричать лейтенант и дальнейшие его слова утонули в оглушительном грохоте. Немецкий танк всадил в лоб Т-34 болванку с расстояния около пятидесяти метров.
Когда Иван очнулся, мотор уже молчал. Арефин с разорванным низом живота валялся на днище. Егоров и заряжающий Сотниченко были мертвы. Их посекло осколками. Тенькову снесло голову.
Иван понял, что остался в живых лишь чудом. Снаряд пробил броню на уровне головы стрелка-радиста и прошёл через командира орудия. Ивана от удара сбросило с сиденья, на его долю досталось три осколка. Один попал в колено, второй рассёк правую руку, третий вспорол кожу на лбу.
Танк горел, заполняя внутреннее пространство едким дымом. Дышать становилось трудно. Кровь заливала лицо Ивана, нога была вывернута в колене и не сгибалась. Он попробовал открыть аварийный люк, но его заклинило. Взгляд упал на разбитый бензопровод. Под ним на днище растекалась лужа газойля. В любой момент он мог воспламениться. Иван подтянулся на руках к командирскому люку, распахнул его. Едва он выполз из люка — пламя из танка рванулось наружу. В эту секунду по броне брызнула автоматная очередь. Иван почувствовал, как обожгло левую руку и левую ногу. Он свалился на землю и на какое-то время потерял сознание. Когда очнулся — увидел бушующее пламя вокруг башни. Стиснув зубы от нестерпимой боли, пополз от танка. Он успел преодолеть всего несколько метров, когда раздался оглушительный взрыв. В танке взорвался боекомплект.
Иван Березин погиб мгновенно.
Шёл 911-й день войны…
Женский лесоповал
В середине января на Дальнем Тырыме начались сильные снегопады. Погода была тихой, безветренной. Крупные тяжёлые хлопья снега, кружась, плавно вальсировали в воздухе и, заканчивая чарующий глаз танец, бесшумно ложились на землю и на ветви спящих деревьев. Иногда в полдень снегопад прекращался, сквозь серые тучи на короткое время пробивалось солнце, и тогда кристальной белизны снег начинал искриться, сверкал многочисленными алмазами. Созерцать это сказочное зрелище долго не получалось — в глазах появлялась резь, плыли радужные круги. Валентина прикрывала веки и сидела, не шевелясь, несколько минут, вспоминая что-нибудь приятное.
Сейчас на душе у неё было полное спокойствие. Такое умиротворение наступило совсем недавно, после её поездки домой на Новый год. Теперь, вспоминая первый месяц своей работы на делянке, на лице её появлялась ироническая улыбка. А тогда…
… Страх и отчаяние преследовали её с утра и до вечера. В те дни норму удавалось выполнять лишь наполовину, причём, трудилась Валентина от восхода солнца и до наступления темноты. От душившей её обиды она плакала по любому поводу, а этих поводов было предостаточно. Плакала оттого, что дерево падало неудачно, зацепившись за соседний ствол и ей приходилось отпиливать комель на весу, а он, проседая под собственной тяжестью, зажимал лезвие пилы. Она напрягалась изо всех сил, пытаясь вытащить его, но лезвие с противным хрустом неожиданно лопалось, оставаясь внутри ствола. Поскуливая от досады, она забивала в щель деревянный клин, освобождала обломок лезвия, и со слезами на глазах заряжала новое полотно. Все сломанные полотна сдавала мастеру. Тот, качая недовольно головой, выдавал пару новых и педантично делал запись в учётной карточке, чтобы потом по итогам месяца вычесть из зарплаты стоимость повреждённого имущества. Плакала, когда ель попадалась слишком витой, и ей в течение получаса никак не удавалось расколоть пополам отпиленное по размеру бревно. Отмахав целый день топором и кувалдой, наработавшись с тяжёлым ломом, поворачивая им непослушные стволы, к вечеру у неё немела спина, дрожали руки и ноги, и уже не оставалось сил, чтобы складировать брёвна. Она садилась и отдыхала. Потом, после небольшой передышки, преодолевая слабость, заставляла себя складывать колотые бревна в штабель. И только когда всё было сделано, безвольно падала на бревна. В ожидании Тараса ей удавалось немного набраться сил, чтобы добрести до барака.
Мастер, как правило, являлся к ней для обмера в последнюю очередь. Всё это время она сидела, находясь в прострации, не в силах шевелиться. Мозг в такие моменты не работал, мысли не рождались. Перед глазами, как в калейдоскопе, набирая обороты, кружилась радужная карусель. Тело