– Если ты не любишь Тома, выходи за меня! – Он словно бы услышал себя со стороны: слова прозвучали отчетливо, хотя дыхание от волнения ускорилось. – Я, понятно, не подарок, но у меня есть пенсия и собственная комната – самая большая в родительском доме. Вряд ли кто-то из девушек захочет связать жизнь с калекой, но ты – совсем другое дело. Я знаю тебя как себя, Изора, знаю твое сердце. И в нашем браке было бы еще одно преимущество: для меня ты навсегда останешься юной. Я не увижу, как ты стареешь…

Неожиданное предложение ошеломило девушку. Борясь с мучительным чувством неловкости, она обвела взглядом холмы, окутанные влажным туманом, отметила про себя, какими темными стали стволы деревьев и как ветви похожи на исхудавшие руки, воздетые к небу в тщетной мольбе.

– Выходи за меня, – тихо и серьезно повторил Жером. – Станешь для Тома невесткой – уже неплохо. Я ни за что не признался бы тебе в любви, если бы ты не вернулась в Феморо. Вчера на площади я почувствовал, как тебе плохо и тоскливо. Ты можешь бесконечно твердить, что я не прав, но я знаю, Изора, кого ты любишь, чувствую всеми фибрами – наверняка потому, что сам люблю тебя так же крепко. Мы можем договориться. Ты станешь мне женой и будешь видеть моего брата с утра до вечера. Они с Йолантой поселятся в доме по соседству с нашим.

– Какое странное предложение! – задумалась девушка. – Мне надо это обмозговать.

– Теперь ты уже ничего не отрицаешь, – иронично подметил он. – Пожалуйста, дай мне руку, я хочу к тебе прикоснуться.

Жером потянулся к ней, но Изора поспешно отстранилась.

– Если я и соглашусь на твою дурацкую сделку, брак будет фиктивный.

– Ну уж нет! Я имею право на компенсацию.

– Какую компенсацию? И это, Жером, ты называешь любовью? Такого я от тебя не ожидала. Говоришь, что любишь, а сам хочешь жениться, пользуясь Тома как приманкой, и вдобавок требуешь вознаграждения! Думала, мы с тобой приятно поболтаем – ошиблась. Лучше бы прошла мимо. До свидания, Жером! И замуж за тебя я не выйду. Лучше стану монахиней, как твои сестры.

– Зильда и Адель верят в Бога, в отличие от тебя.

– Да, я давно перестала верить. Несчастья, когда им нет конца, убивают даже детские мечты. Может, Бог и существует, но он не такой добрый, как принято считать.

Жером услышал шорох удаляющихся шагов.

– Изора! Прости меня! Не убегай! – одумался юноша, но поздно.

Ответа не последовало. Девушка спускалась по склону – легкая, как перышко, – хотя на душе было невероятно тяжело – она ощущала себя униженной.

Ферма семьи Мийе, через три дня, среда, 17 ноября 1920 г.

Время шло к полуночи, но Изоре не спалось. Она убежала к себе сразу после ужина – скудной и скорой трапезы, состоявшей из овощного бульона и черствого хлеба, – и теперь отчаянно мерзла.

Завернувшись в одеяло, она ходила по комнате из конца в конец, чтобы хоть как-то согреться.

«Завтра Маро празднуют возвращение Тома, – вздыхала она. – Его продержали в лазарете три дня; доктора решили, что так для него будет лучше. Я не пойду. Ради чего? Не хочу смотреть, как он обнимает Йоланту, и слушать, как вся семья радуется скорой свадьбе. Да и отец наверняка не позволит. Он порвал письмо мадам Маро, которая не поленилась написать приглашение и отправить по почте. Должно быть, она недоумевает, почему я не показываюсь в поселке, – вот и прислала письмо».

Отзывчивость – добродетель, которую встретишь нечасто. Изора была в этом абсолютно уверена. Но она подразумевала настоящую доброту, а не жалостливую снисходительность, которой руководствовалась графиня де Ренье, готовая в любую минуту напомнить о своей щедрости и толерантности, а взамен потребовать покорности и преданности.

Изора с малых лет видела так мало добра, что люди, способные протянуть руку помощи, уже представлялись ей ангелами. И как бы она ни отговаривалась, что не верит в Бога, сердечность некоторых ближних поражала, пробуждая детскую веру в лучшее. И среди земных ангелов Тома занимал первое место. Как она может разочаровать того, кто всегда ее защищал и был с ней неизменно нежен? «Будь что будет, но я все-таки пойду на праздник!» – внезапно решила она.

В доме стояла глубокая тишина. Бастьен и Люсьена Мийе ложились очень рано. Между их спальней и комнатой Изоры находилось еще одно помещение, куда сносили ненужную мебель, сундуки с бельем и прочий хлам, которым не хотели загромождать первый этаж.

Сегодня днем Изора слышала, как мать заходила в смежную комнату – якобы за старыми сабо. И, как обычно, закрыла за собой дверь на два поворота ключа. «Наверное, боится, что я что-нибудь украду. Кто еще может зайти туда, кроме меня?» – горько усмехнулась она.

На территории фермы Мийе разгорелась новая война – война между родными людьми, которым полагалось любить друг друга или хотя бы как-то мириться. Хватило одного вопроса, заданного Изорой в воскресенье перед ужином, чтобы привычная атмосфера в доме переменилась и из зловещей стала по-настоящему грозовой.

– Вы уже знаете, что брат моего деда, Филипп, погиб в шахте во время последнего обвала? – холодно обронила девушка.

– Какой еще брат, глупая ты девчонка? – окрысился Бастьен Мийе.

Люсьена испуганно захлопала глазами и несколько раз перекрестилась:

– Изора, лучше бы тебе помолчать!

– Мало ли каких бредней можно наслушаться в поселке чернолицых! – с головой выдал себя отец.

– Например, услышать правду, – отрезала Изора. – Онорина Маро все мне рассказала. Так почему вы делаете вид, что не знали Филиппа Мийе? У него еще было прозвище – Шов-Сури.

– Еще одно слово об этом поганце, и вылетишь из дома вместе со своим чемоданом! – пригрозил мужчина. – Ты хорошо меня поняла, мерзавка? Уберешься, и больше ноги твоей здесь не будет! Еще одно слово!

Изоре пришлось подчиниться. Посредством наказаний отец приучил ее к послушанию. С восьми лет она терпела от него побои – палкой по ногам ниже колена – и оплеухи. Если он и вправду ее выгонит – куда деваться? Графиня де Ренье, может, и согласится приютить, но мадам напоминала Изоре хищную птицу, чьи холеные коготки могут схватить добычу и больше не выпустить. «Гувернантка в шато ad vitam aeternam[19]», – прокручивала она в голове фразу, меряя шагами комнату.

Верная своей привычке, Изора подошла к окну. Она никогда не закрывала ставни, чтобы не упустить ни единой частички света даже ночью. Абсолютная темнота ее страшила, особенно после того, как Тома рассказал, до какой степени гнетущим может быть мрак подземелья. Один раз, еще до взрыва газа и обвала, случившегося в прошлый четверг, он уже побывал в подобной ситуации, и тогда его лампу тоже разбило падающими сверху камнями.

– И зачем он только выбрал такую опасную профессию? – тихо пробормотала она, прижимаясь носом к оконному стеклу.