Мария миновала сад, избегая смотреть в сторону ярко раскрашенных женщин.

У Меры сидела бледная и уставшая Ливия. Ребенок спал, Мария на прощание прошептала Мере:

– Я вернусь завтра.

За воротами храма ее ждал Леонидас.

Когда Мария рассказывала Леонидасу о разговоре со жрицей, то вдруг осознала, насколько нелепо было все произошедшее утром.

– Ты рассказала! – Он отказывался ей верить.

Мария помолчала немного, а потом уверенно сказала:

– Она знала.

Леонидас покачал головой.

– Не думаю, что жрицы умеют смотреть в прошлое. Потому-то они так искусно и читают чужие мысли.

– Это разве не одно и то же?

– Мне так не кажется.

– Я решила отдать мои грязные деньги храму, чтобы помочь блудницам Селевкии.

– Делай как знаешь.

Он всегда становился немногословным, когда речь заходила о подарке старого трибуна из Тиверии. Она сменила тему:

– Ты рад появлению младенца?

– Конечно. Я рад за Меру. И за Ливию.

Она поняла: с мужем Меры, хвастливым и властолюбивым Никомакосом, возникли какие-то проблемы. Теперь, когда у него родился сын, о будет иметь больший вес.

На рассвете следующего дня Мария шагнула в ворота храма Изиды и наткнулась прямо на вчерашнюю старуху, которая опять предложила отведать свежего хлеба.

На этот раз она разожгла масляный светильник. Он немногое мог осветить в круглом темном помещении, но, по крайней мере, позволял видеть друг друга.

– Я долго размышляла над твоим рассказом и хочу еще послушать об Иисусе и его отношении к женщинам.

Мария задумалась, но не нашла ответа.

– У него не было какого-то особого отношения к женщинам, – наконец выговорила она. – Он относился к ним как к людям, никогда не льстил им и не опекал их. Он относился к людям так, как они того заслуживали. Без предубеждений.

Старуха рассмеялась:

– Ему не приходилось доказывать свою мужественность.

Мария с улыбкой кивнула.

– Да, это так.

– Кем была его мать?

– Вдовой. Она была очень сильной женщиной. У иудеев, конечно же, женщина обладает незримой властью.

Жрица повторила сказанное вчера:

– Это касается не только иудеев. Если бы женщины не обладали такой властью, несправедливости по отношению к ним было бы меньше.

Мария прыснула:

– Если бы женщины пользовались своим могуществом открыто, вспыхнула бы война между полами.

Старуха перевела разговор в иное русло:

– Христиане говорят о грядущем Царстве Божьем…

– Иисус говорил о новом царстве, но не на земле. Грядет Царствие Небесное, говорил он. Но это, как и многое другое, было понято превратно. Люди забыли его слова о том, что Царствие Небесное сокрыто внутри нас и новое царство – среди нас.

Жрица глубоко вздохнула:

– Важно, что ты можешь выразить свое отношение к тому, что произошло.

– Я пишу. Но получается как-то лично…

Старуха покачала головой:

– Значит, никто не примет этого всерьез.

– Кое-что еще осложняет мою задачу. Его слова: «Не создавайте законов из сказанного мной, как делают законники».

Они расстались, и Мария отправилась навестить Меру и ребенка.

Всю вторую ночь после рождения мальчика Ливия провела рядом с дочерью. Она решила подольше поспать, ведь с ребенком все было хорошо, но сон не шел к ней. Все из-за беспокойства о Мере и ее муже, хвастливом петухе, не способном на сочувствие. Получив известие о рождении сына, он напоил вином всю челядь, напился до бесчувствия сам, а потом исчез где-то в Селевкии.

Это была Мария. Ливия была достаточно честна, чтобы признать свою ревность, которая заставляла ее плохо думать о золовке. «Она вошла сюда как королева, помолилась какому-то неведомому Богу и стала командовать. И еще эта болтовня про ветер. – Это просто взбесило Ливию! – Ветры, право, не носят тех птиц, которые не постигли сложного искусства летать», – думала она.

Потом, когда мальчик уже благополучно родился, к Марии вновь вернулось привычное смирение. Ливия презирала покорность, ошибочно принимая ее за высокомерие. Но в итоге она все же избавилась от мрачных мыслей. Когда Мера проснулась, чтобы покормить ребенка, ее мать спала так крепко, что даже утренние приветствия жриц ее не разбудили.

Мера почувствовала прилив нежности к матери.

– Она устала, она очень переживала, – констатировала младшая жрица.

– Да.

Мера считала, что у матери были все причины волноваться еще и за будущее.

Когда Мера завтракала, Ливия наконец проснулась и выдавила из себя улыбку. Сообщили о приходе Марии, о том, что она разговаривает со старшей жрицей храма. Ливия ожесточилась. «Ясно, – думала она, – две ведьмы тянутся друг к другу». В следующий миг она устыдилась своих мыслей и попыталась скрыть их кривой усмешкой.

Этим утром Мера сама купала малыша, руки ее действовали легко и уверенно. Но почему-то во всем ее облике ничто не напоминало о большом счастье.

– Мама, мы с ребенком не вернемся в дом к Никомакосу.

– Но куда же вы теперь?… – прошептала мать.

– Ты знаешь, он бьет меня.

Ливия набрала воздуха, но тут их разговор был прерван. Мария постучала в дверь и вошла с цветами в руках – она была сама радость! Но вдруг остановилась на полпути.

– Что-то не так?

Ливия собралась, но все же не смогла скрыть волнения в голосе:

– У нас есть проблема…

Она не успела договорить, как вновь распахнулась дверь. За ней стоял Никомакос, пьяный и буйный. От него несло прокисшим вином. Первой на глаза ему попалась Мария. Он приблизился к женщине, выкрикивая:

– И ты здесь, лицемерная корова, которая не смогла подарить роду наследника! Можете больше не напрягаться, ты и твой муженек-мужеложец. Теперь наследник есть, и это – мой сын!

В следующий миг четыре сильные женщины уже волокли Никомакоса по улице.

– Он не промахнется мимо дома, – высказалась одна из жриц, вернувшаяся обратно. Мера была с ней полностью согласна.

Через несколько часов Меру и ребенка отвезли в дом Леонидаса. Мария молчала об инциденте с Никомакосом, но Ливия, которую Леонидах: встретил в своей конторе, была далека от подобной терпимости. Правда, потом она испугалась, увидев реакцию брата.

Уже несколько дней спустя у Леонидаса с Никомакосом состоялся разговор, из всех деталей которого Мария знала только одно: Никомакос переезжает в контору в Остии, чтобы изучить механизм торговли в большом порту вне Римской империи.