Отец оформил отпуск, и мы улетели в Сочи. Я целыми днями бродила по пляжу, обнаружив, что с морем можно разговаривать, особенно в прилив. Оно словно поглощало мои проблемы, впитывало их и смывало, оставляя на песке ровную пустую поверхность, на которой можно было начать писать свою жизнь заново. Становилось легче.

И вот сейчас, спустя два с лишним года, я снова оказалась на море, и снова меня угнетали проблемы. Но в этот раз я не могла говорить.

Я сидела в кресле на балконе второго этажа небольшого коттеджа, снятого Алексом, смотрела на простирающуюся до горизонта морскую гладь и молчала. Алекс из кожи вон лез, стараясь добиться от меня хоть каких-то эмоций. Он приносил мне по утрам свежую клубнику со взбитыми сливками и тертым шоколадом, кормил меня с ложечки, читал вслух хорошие книги и вообще ни на секунду не оставлял одну. Но я не замечала его присутствия, не замечала стараний вернуть меня к жизни. Как можно реанимировать человека, у которого ты сам буквально вчера вырвал сердце?

Я, конечно, начала разговаривать, даже поддерживать беседу – но внутри все по-прежнему было мертво.

Мы вернулись домой, он продолжал зализывать мои раны, но прежняя Марго никак не желала возвращаться. И тогда он решился на откровенный разговор, в ходе которого я выпалила:

– Я не желаю больше видеть тебя. Никогда.

– Я уйду. Но завтра жду тебя в «Старбаксе» – надеюсь, ты за ночь взвесишь все и примешь правильное решение.

Это была самая мучительная и одинокая ночь в моей жизни. Я все поняла – без него мне просто неинтересно будет жить. Он был ярким фейерверком – а без него… Ну, серые будни, обыденная жизнь. Все, как у всех. Не хочу.

…В «Старбаксе» Алекс так и не появился…

Москва, начало двухтысячных

Казалось, что все в жизни более-менее утряслось и приняло законченный вид. Я продолжала работать в «Золотой улице», стараясь восстановить реноме фирмы. Это удавалось с трудом, но все же скандал потихоньку отошел на второй план – у журналистов нашлись новые темы для горячих материалов. Босс перевел дыхание, мы продолжили строительство. Неизвестные шантажисты больше не появлялись, я успокоилась – значит, все-таки Алекс сдержал слово и избавил меня от неприятностей. Рома по-прежнему увлеченно занимался своим делом, не забывая, однако, спрашивать с меня уют в доме и свежий ужин каждый вечер. Я приезжала домой глубоко за полночь, валилась на постель, не в силах даже раздеться. Он жалел меня, сочувствовал, но, повернувшись, тут же забывался и начинал свою песню о бытовых неудобствах. Я, как могла, старалась не реагировать, хотя с каждым днем желание развестись с ним укреплялось.

Ежедневная работа затягивала, мешала сосредоточиться на внутрисемейных проблемах. Я старалась протолкнуть на пресс-конференции представителей компании, чтобы они как можно шире освещали все, что связано с «Золотой улицей», чтобы потенциальные клиенты и партнеры видели нашу благонадежность. Мне казалось, что это удается, во всяком случае, отток желающих работать с нами прекратился, и это не могло не сказаться на финансовом состоянии. Моем в том числе.

Босс благодарил меня за попытки спасти положение, но от его слов становилось только противнее – оказалось, что люди, которых я считала надежными и верными, на самом деле не являлись таковыми и быстро учуяли, откуда дует ветер. А потому решили для себя правильным перейти на другую сторону.

Но благополучие оказалось видимым. На самом деле это было просто затишье перед настоящими военными действиями, перед последним мощным ударом. Босса арестовали. От него мгновенно отвернулись все – и священнослужители, которым он помогал реставрировать и возводить церкви, и чиновники, которые десятилетиями кормились за его счет. Руководство компанией перешло к его сестре. Рейдеры, «заказавшие» «Золотую улицу», проплачивали дополнительную шумиху с уклоном в нужную им сторону, у нас же денег на ответные шаги просто не было. Босс ухитрялся из тюрьмы писать письма и хоть как-то управлять процессом, однако вскоре посадили и его сестру, и почти все руководство. Я осталась практически в одиночестве. В душе я благодарила Бога за то, что мне не суждено было подписать документы на продажу своей «Дружбы», иначе села бы и я – как генеральный директор одной из «дочерних» компаний «Золотой улицы», и даже моя мама – как главный бухгалтер.

На очередную пресс-конференцию должен был идти Володя Реутов – директор «Золотой улицы» по продажам, один из немногих уцелевших в ходе «зачистки» представителей руководства компании. Я уже ждала его в холле пресс-центра, чтобы удостовериться, что все в порядке, он готов и во всеоружии.

Увидела я его сразу, едва он вошел – высокий, представительный, уверенный в себе. Я сделала пару шагов навстречу и замерла как вкопанная – наперерез Реутову с двух сторон холла двигались мужчины в серых пиджаках. Один из них показал Володе какой-то документ, и я с ужасом поняла, что произошло, – Реутов задержан. Его вывели из холла, и через стеклянные двери я увидела, как Володю усаживают в милицейскую «Волгу». Это конец…

Выступать на пресс-конференции пришлось мне как начальнику пиар-службы. Такой беспомощной я не чувствовала себя никогда прежде. Чуть не со слезами в голосе я отвечала на вопросы и почти умоляла не отворачиваться от компании, поддержать ее в сложное время. Пыталась убедить собравшихся, что скоро все будет иначе, все наладится, все пойдет так, как надо. Рассказывала все, что знаю о происходящих событиях. Глядя в зал, понимала – мне не верят… Тогда я решилась и произнесла сакраментальную фразу от том, что дело против босса сфабриковано, – терять было уже нечего.

Покидала пресс-центр я под стук собственных каблуков – как поверженная прима покидает сцену. О том, что случится со мной завтра, боялась даже подумать. Вполне возможно, что с утра меня возле дома или офиса будут ждать сотрудники милиции.

Не знаю, как так вышло, но ни завтра, ни через неделю, ни через месяц меня никто не тронул. Даже в прокуратуру не дернули ни разу. Я на всякий случай сказалась больной и переехала на дачу, не обращая внимания на позднюю осень и не очень хорошую погоду. Но и там меня никто не искал. Я оказалась в полной добровольной изоляции, даже Рома не утруждал себя визитами, и только Мария звонила регулярно, расспрашивала о делах и молчала, выслушивая ответы, как будто не верила. Я скрывала происходящее и от нее, но не потому, что не считала нужным посвятить Марию в мои проблемы – я не хотела неприятностей ей. Мой телефон мог все-таки прослушиваться.

Однако чуткая Мария заподозрила неладное и все чаще задавала мне такие вопросы, на которые я не сразу находила что ответить.

Кончился этот кошмар моим увольнением. Новые хозяева больше не нуждались в моих услугах, о чем и уведомили письменно.

Я осела дома и начала превращаться в домашнюю хозяйку.

…Эсэмэска была подписана «Мэри». Это меня удивило. Номер Марии не отвечал – я сразу набрала, чтобы переспросить, что значит эта странная подпись. Мы общались все чаще, ежедневно писали и звонили друг другу. Мария обмолвилась как-то, что у нее проблемы с Максимом – мол, ревнует, хватает телефон, пытается что-то вынюхать.