Приняв ванну и надев свой синий костюм, Керри почувствовала себя лучше. Ни она, ни Лиз не могли и подумать о том, чтобы готовить завтрак, и удовольствовались кофе с тостами. К полудню они уже были не в силах оставаться дольше в замкнутом пространстве квартиры и пошли бродить по улицам, без особого интереса рассматривая витрины магазинов. Наконец девушки забрели в кино и высидели две программы – мультфильмов и фильмов из эпохи немого кино. Забавные выходки Бестера Китона позволили им на несколько часов забыть о предстоящем испытании.

Неохотно выйдя на залитую солнцем улицу, они обнаружили, что уже половина пятого. Осталось как раз время перекусить в ближайшем кафе самообслуживания и вернуться домой за чемоданами с туалетами, которые им предстояло надеть на вечере после спектакля. В половине седьмого с бешено стучащими сердцами они уже входили в театр. Опередивший их Говард Уинстон был немного бледен, но в остальном выглядел вполне нормально.

– Если мне повезет, мой голос продержится сегодня, – сказал он им в ответ на их вопросы о его здоровье. – Врач говорит, что завтра он скорее всего вовсе пропадет, но сегодня я все-таки рискну. Никакой дублер за меня премьеру играть не будет.

Керри вполне понимала его. Она видела, как актеры играли на грани полного изнеможения, но не уступали свои роли другим, и знала, что и сама повела бы себя так же.

У нее с Лиз была общая уборная. Это была тесная комнатушка в конце коридора, но в ней имелось все необходимое. К половине восьмого обе девушки были уже готовы – в белых одеждах простого, но красивого покроя и золоченых сандалиях на босу ногу. Все остававшиеся открытыми участки кожи были покрыты гримом, плохо гармонировавшим с оттенком собственных волос Керри. Но теперь, в черном парике, с падавшими на плечи прямыми блестящими прядями, она выглядела совершенно другим человеком: настоящей женщиной древнего Востока, чуть старше своих двадцати двух лет.

Они обе одновременно повернулись на стук в дверь. Для выхода было еще слишком рано. Керри пригласила стучавшего войти, и в дверях появился Уоррен.

– Все готово? – спросил он. – Прекрасно. Я пришел пожелать вам удачи. Ничего не хотите спросить, прежде чем я уйду?

– Хотим, – быстро и смело сказала Лиз. – Где ближайший запасной выход?

Уоррен усмехнулся и на секунду напряженное выражение исчезло с его лица.

– Я велел их все закрыть. Не волнуйся, милочка, все будет в порядке. Он мельком взглянул на Керри и снова обратился к Лиз: – Райан шлет вам обеим лучшие пожелания.

– Он сказал вам? – вздернула голову Лиз.

– Я сегодня случайно узнал. Он выронил из бумажника семейный снимок. Теперь я вижу сходство. Вашу тайну я сохраню. Уважаю желание полагаться на свой талант, а не на семейные связи, – прибавил он.

– Хотя последние и сослужили бы мне большую службу, – закончила Лиз его мысль. – А Райан сам… спокоен?

– До спокойствия ему далеко. Когда я уходил, он метался по комнате, как тигр в клетке. – Уоррен слегка пожал плечами. – В тот день, когда я увижу его спокойным, я сам забеспокоюсь.

– Ну, не замечательно ли? – лукаво сказала Лиз, когда Уоррен вышел. – До этого момента наш режиссер ни слова мне не сказал, только делал одни замечания. Адриан был прав, когда говорил на днях, что твое положение в театре зависит больше от того, кого ты знаешь, чем что умеешь. Вчера я была рядовой исполнительницей, сегодня я племянница Райана Максвелла и заслуживаю особого внимания.

– Каждый из тех, кто работает с Уорреном Трентом, заслуживает внимания в его глазах. Для него не бывает второстепенных исполнителей.

– Да, пока они на сцене. Я говорю о жизни вообще, и ты это знаешь.

Это была правда, и Керри не могла с этим не согласиться. Она сама, например, при обычных обстоятельствах и мечтать не могла о личных контактах с элитой актерского мира, с такими, как Райан. Кастовость в театральном мире была так же сильна, как и везде, как бы это ни отрицали. Если бы Уоррен не узнал о родстве Лиз с его премьером, очень сомнительно, что их удостоили бы визита, бывшего привилегией только главных исполнителей.

Безжалостные минуты продолжали свой бег. Без пяти восемь пригласили на выход занятых в первом акте. В коридоре захлопали двери. Чувствуя, как внутри у нее все переворачивается, Керри направилась вместе с остальными вслед за Антонием, выглядевшим великолепно в белой с золотом тоге. Какую же фигуру нужно иметь, чтобы так замечательно выглядеть в костюме римлянина, подумала она, сравнивая Райана с актером, игравшим Филона и шедшим на несколько шагов впереди.

В горле у нее пересохло, когда к Райану присоединилась Паула. Никогда еще она не видела ее более красивой, чем сегодня. Полуобнаженная, в украшенном драгоценностями головном уборе, – волшебница, египтянка, распутница, царица – она воплощала в себе все эти качества. Какой мужчина мог устоять перед ней?

Для непосвященных эти последние моменты за кулисами, перед тем как в зале погаснет свет и поднимется занавес, показались бы картиной общего смятения. Но каждый был занят своим делом и стремился выполнить его наилучшим образом.

Филон и Деметрий, волнуясь, ждали момента, когда окажутся первыми на пустой сцене. За ними располагалась в заранее установленном порядке царская свита: впереди Антоний и Клеопатра в сопровождении обнаженных до талии евнухов с огромными веерами. За ними – прислужницы Клеопатры и остальной ее двор. На секунду повернув голову и встретившись с Керри глазами, Райан чуть заметно ей улыбнулся. В этот момент помощник режиссера подал знак, занавес пошел вверх, и Филон с Деметрием выступили перед притихшим залом.

Уже задолго до окончания второго акта уровень исполнения Райана ни у кого не вызывал сомнений. Сильно начав, он достиг дальше таких высот, о которых никто не подозревал даже в лучшие моменты репетиций. Он принял вызов, который бросает актеру роль Антония, и вложил в нее все, что только возможно. Как ни прекрасно играла Паула, – а в этом не было сомнений, – ей так же было не под силу поколебать его превосходство на сцене, как и полететь. А она вкладывала в роль все, на что была способна. Это была игра в высшем смысле этого слова, отточенное годами искусство, и те, кто ее видел и слышал, знали, что присутствуют при исполнении, которое войдет в анналы истории театра наряду с Гамлетом Гилгуда и Отелло Оливье как нечто незабываемое.

Атмосфера за сценой во время второго антракта была сдержанно-торжественной. Поскольку предстоял еще третий, самый сложный акт, рано было провозглашать полный успех постановки. Но в ней чувствовался ритм, и они были уже на финишной прямой. Мог ли их ждать провал?

Начало последнего действия опять целиком принадлежало Антонию. Его ярость, когда он узнал о предательстве Клеопатры, была такова, что Керри и сама почувствовала настоящий страх, убегая со своей госпожой от его бешеного преследования. Пока события шли к неизбежной развязке, покоренная и захваченная публика сидела почти в абсолютной тишине, и из перехваченных невольным спазмом легких вырвался вздох, когда и вправду «растаял венец земли».