Толстовские рассуждения были самой настоящей обломовщиной. Сам строй мыслей Льва Николаевича Толстого, который в развитии капитализма в России и новых потребностей у мужиков усматривал безусловное зло, был тождествен логике размышлений Ильи Ильича Обломова.

Афанасий Афанасьевич Фет, прекрасный лирический поэт и рачительный землевладелец, умело ведущий свои дела и приумножающий свое состояние в пореформенной деревне, придерживался диаметрально противоположных взглядов. «Дай Бог, чтобы русские крестьяне поскорее… почувствовали потребность затянуть новую песню. Эта потребность сделает им трубы, вычистит избу, даст человеческие постели, облагородит семейные отношения, облегчит горькую судьбу бабы, которая напрасно бьется круглый год над приготовлением негодных тканей, тогда как их и лучше, и дешевле может поставить ей машина за пятую долю ее труда; явятся новые потребности, явится и возможность удовлетворить их»[112]. То, что так не нравилось графу, вызывало у его давнего приятеля и многолетнего корреспондента Фета исключительно отрадные эмоции. Афанасий Афанасьевич испытывал чувство большого удовольствия и душевного удовлетворения, осознавая то, как сильно Россия двинулась вперед после отмены крепостного права. «За последние 10 лет Россия прошла по пути развития более чем за любое полустолетие прежней жизни. Современник Екатерины удивился бы менее, воскреснув в 1860 году, чем умерший в этом году и воскреснувший в 1871-м»[113]. Землевладелец, умело ведущий свои дела и внимательно подмечающий выразительные перемены в жизни и быте русского народа, Фет радовался росткам нового в пореформенной деревне. «Теперь не только у мужика, у всякой бабы свой полушубок — большею частью дубленый. У одной трети крестьян тулупы. Всюду появились сапоги. Вместо прежней пакли во время извозов на шее вощиков ситцевый или шерстяной платок, а не то шарф. На ярмарках — ни одной кички и замашной рубахи, — все ситцевые платки и рубашки. Улицы в деревнях кишат салазками и леднями, на которых сидят… одетые и обутые дети. Мы долго могли проводить нашу параллель и прибавить, что розданный нами в 67-м году вспомогательный капитал нуждающимся в нынешнем, несмотря на упадок цены на хлеб, почти весь с процентами и благодарностью возвращен крестьянами и при сборе его не продано из их имущества ни одной курицы. На чем же основаны возгласы, будто благосостояние крестьян упало с освобождения? Этого быть не могло и на деле, слава Богу, нет»[114].

Негодование графа Толстого по поводу вхождения в жизнь русского человека машин и механизмов имело что-то общее с яростью луддитов, видевших в машинах источник своих бед и ломавших эти машины. Многочисленные плоды промышленного переворота, с каждым годом всё сильнее и сильнее проникавшие в толщу русской жизни, ассоциировались у Толстого исключительно с повышенным травматизмом и разрушением векового уклада жизни. Он не видел их созидательной роли. В эпилоге романа «Война и мир» Толстой, сам никогда не занимавшийся сельским хозяйством, живописал утопическую картину хозяйственных будней отставного гусара графа Николая Ростова, ставшего помещиком и якобы сумевшего после смерти старого графа Ильи Андреевича Ростова поправить свои дела, расплатиться с долгами и упрочить семейное состояние. Вся эта благостная картина была рождена гениальной фантазией Льва Николаевича, но не базировалась на его личном опыте и не имела никакого отношения к реальности. Из текста романа нельзя понять, каков был экономический механизм хозяйственной деятельности графа Ростова, принявшего отцовское наследство вместе с лежащими на нём огромными долгами. Разумеется, у художественного произведения иные задачи, чем у трактата по политической экономии. Однако если бы у графа Толстого нашлись последователи, пожелавшие вести свое хозяйство по рецептам Николая Ростова, то их ожидал бы такой же крах, какой испытали фанатичные последователи романа «Что делать?», попытавшиеся воплотить в реальности утопические фантазии Чернышевского.

И гусар Николай Ростов, плод толстовского вымысла, и реально существовавший Афанасий Фет, в молодости служивший в кирасирах и уланах, понимали толк в лошадях. Толстой, как и его приятель Фет, разбирался в лошадях и любил ружейную охоту. Но на этом сходство их заканчивается. Отставной уланский офицер Фет, который, в отличие от помещика графа Толстого, много и успешно занимался обустройством своего имения, хорошо разбирался в деталях экономической жизни и понимал, что помещичье хозяйство в пореформенной деревне испытывает хроническую нехватку рабочих рук. Казалось бы, ответ напрашивался сам собой.