На его лице было просто написано: «ПОДРОСТОК, ПЕРЕЖИВАЮЩИЙ КРИЗИС». Его налившиеся кровью глаза подавали сигнал S.O.S.

«На помощь! Помогите мне! Дайте мне компьютер, подключите его к Интернету, иначе я умру!» — взывал Цицерон в тишине.

Но ничего не происходило, и все отводили от него взгляды. Всем было совершенно безразлично, пробьет ли он себе голову молотком или выпрыгнет в иллюминатор, лишь бы его мозги не испачкали им сиденье.

Все, летевшие с ним в самолете, были одной шайкой эгоистов, слепых, глухих и немых. Никто никому не помогал, никто не сочувствовал соседу по полету, стюардессе, пассажирам одного с ним рейса. Они напоминали горстку леденцов, брошенных в один кулек и герметично изолированных в своей упаковке.

И этот мир родители ставили ему в пример? Какая отвратительная жизнь! Ради чего учить английский, если он вряд ли пригодится ему в жизни? Или кто-то подойдет к нему просто ради удовольствия поговорить?

— Привет, как дела? Как тебя зовут?

Не может быть! С ним заговорили?

Рядом никого не было.

Цицерон занял очередь на крохотном пространстве перед туалетом, за ним пристроилась белокурая крашеная девица, сидевшая в середине соседнего ряда. Самая говорливая и отвратительная из трех. Хотя и самая симпатичная. Она явно принадлежала к тем особам, которые никогда не взглянули бы на него, уж не то чтобы заговорить. Может, она грезится ему после голодовки? (На самом деле Цицерон не голодал, сегодня утром он тайком съел пончик.)

Белокурая девица обратилась к нему с гримасой на лице, призванной имитировать улыбку.

— Наверное, я нечаянно наступила тебе на ногу?

— Мне?

— Да, тебе. Я… Анхела.

Цицерон оторопел.

— И ты хочешь узнать, как меня зовут?

— Да, хотелось бы. Мы ведь будем учиться вместе и…

Она собиралась ограбить его. Или это опасная сумасшедшая, коллекционирующая имена? А может, она член ассоциации сочувствующих девиц из бригады по борьбе с самоубийствами?

— Хорошо, меня зовут…

Цицерон раздумывал, назвать ли ей свое настоящее, но не впечатляющее имя, которое всегда вызывало вопросы, или ненастоящее — имя эльфа-охотника.

Пока он размышлял, белокурая девица, которая в действительности не имела ни малейшего желания узнавать, как его зовут, задала свой главный вопрос.

— На этой фотографии изображен ты, правда? — она вытащила из кармана джинсов старый снимок, на котором он в крике раскрыл рот, когда «Дракон Хан» делал вираж. Сестра раскошелилась на эту фотографию, чтобы посмеяться над ним.

Цицерон снова раскрыл рот. Как мог этот ужасный моментальный снимок попасть в руки крашеной блондинки? Ему не пришлось задавать этого вопроса, так как девица сама же на него и ответила. Более того, она не дала Цицерону и слова вставить.

— Дело в том, что я нашла ее в багажном отсеке.

— Не может быть.

— Точнее, фотография почти выпала оттуда, а я ее подобрала.

Цицерон наивно протянул руку, однако эта Анхела не вернула ему фотографию, как он рассчитывал.

— Нет, дело в том… я хотела попросить, чтобы ты мне ее подарил.

Цицерон замер с протянутой рукой.

— Зачем она тебе? — удивленно спросил он.

И тут девушка повела себя совершенно неожиданно. Она схватила Цицерона за руку, будто в той еще сохранились признаки жизни.

— Что у тебя на ладони?

Он понял, что она заметила его родимое пятно. Как утверждала Леонора, родинка человека говорит о том, сколь исключительна его мать.

— Это… это родимое пятно. Это же видно, разве не так?

— Да, я вижу, но это не пятно от грязи?

— Нет, оно не смывается. Оно у меня от рождения.

Девица вздрогнула, точно испытав отвращение, и Цицерон пожалел, что признался ей в столь интимных подробностях. Лучше было сказать, что это пятно от кетчупа, от свиной колбасы с перцем или от кровяной… Что происходит? Разве девицам можно доверять такие вещи?

— Ты не заразишься, точно.

Блондинка взяла его вторую руку и уставилась на нее с нездоровым любопытством. Любой мог бы подумать, что они держатся за руки.

— Эй, эй, что ты делаешь?

— У тебя еще есть родинки?

Вот так дела, она проявляла к нему интерес! Незнакомка напоминала туриста, фотографировавшего горилл в африканском заповеднике. Она была просто заворожена его родинкой и жалким снимком, сделанным в Порт-Авентуре. У нее, наверное, есть альбом странных типов и она коллекционирует людей с отклонениями.

Он огрызнулся.

— Зачем тебе моя фотография?

— Я знаю, тебе это покажется глупым, но я хочу тебе кое-что предложить.

Цицерон перешел к обороне. Он был на грани самоубийства и решил сделать вид, что ему все равно, но у него возникли сомнения. Ему захотелось, чтобы о нем осталась незапятнанная память. Он не потерпит никаких унижений!

— Я по ошибке сказала своей соседке, вон той девчонке, что ты мой парень. Не ты, а тот, который на фотографии. Не волнуйся, ты на ней почти не виден, и это хорошо, ведь она тебя не узнает.

Цицерона чуть удар не хватил. Он запаниковал, почти осознавая, что сейчас эта так называемая Анхела заболтает его до потери сознания.

— Дело в том, что я сказала ей, что мой парень был в Порт-Авентуре, и, обнаружив эту фотографию, она смутилась и спросила меня, не он ли это. Я ответила ей, что да. Ясное дело, я тут же поняла, что отступать поздно, иначе меня приняли бы за лгунью. Не знаю, понимаешь ли ты меня…

Цицерон ответил искренно:

— Нет, не понимаю.

Анхела-Марина тоже была откровенна.

— Мне все равно. Это очень просто. Ты мне подаришь фотографию, а с тобой лично я не знакома.

Цицерону не хотелось торговаться, однако его беспокоила упрямая физиономия девицы.

— А если я тебе ее не подарю?

Несмотря на то что он был робок с девушками, суровое лицо блондинки привлекало его.

Как ни странно, девица не разозлилась и, чтобы добиться своей цели, не притворилась дурочкой. Вместо того чтобы выдать какой-нибудь бред, она робко опустила глаза, принявшись кусать губы, и призналась тихим голосом:

— Не знаю почему, но я боюсь ее.

В это мгновение луч солнца осветил полуоткрытую сетчатку покрасневших глаз Цицерона, озарив темный участок его мозга и приведя в действие некую пружину. Цицероном овладело нечто похожее на человеческое чувство, он ощутил жалость к белокурой девушке, которая вдруг показалась ему не такой уж несносной, отвратительной и надоедливой, как секунду назад. И неизвестно, что сыграло в этом главную роль — его скрытая сентиментальность или реакция на свет оптического нерва.