Финвана пропустил ее слова мимо ушей. Он знал, что королеву можно задеть больнее всего, если ей не отвечать.

— Уважаемые дамы, если я вам не нужен, я удалюсь в свои покои.

Однако Оонаг остановила его.

— Подождите. Я хочу узнать ваше мнение в одном деле чрезвычайной важности.

Разумеется, Финвана отнесся к ее словам с подозрением.

— Я намерена появиться рядом с вами на своей кобыле Айрмид во время выезда. Как вы думаете, это достойная королевы лошадь?

Финвана молчал. Оонаг только что публично оскорбила его, сообщив о своем намерении возглавить рядом с ним конный выезд. Перед королем возникла дилемма, но не ему решать ее. Для этого у него есть верный гофмейстер.

— Дианкехт! — позвал он.

Дианкехт стоял рядом с Эмер и смеялся, показывая той, как следует протягивать сено его коню. Льстивые слова красивого гофмейстера смущали юную и неопытную Эмер.

— Эмер! — крикнула в свою очередь Оонаг, ужаснувшись близости между ее горничной и соглядатаем короля.

Оба тут же отстранились друг от друга и поспешили к своим величествам.

— Мой повелитель.

— Дианкехт, у королевы возникли трудности с протоколом, решите их сами. Ты ведь знаешь, что технические вопросы вызывают у меня скуку. Дамы, извините меня.

После этих слов Финвана покинул конюшню с тем же достоинством, с каким приступал к игре в ирландский травяной хоккей или садился за шахматную доску.

Оонаг повторила свой вопрос шефу протокола.

— Я спросила, достойна ли моя кобыла Айрмид проскакать рядом с королем во время выезда. Поскольку это мое место, я желаю удостовериться, что моя лошадь соответствует моему королевскому положению.

Дианкехт отбросил со лба светлые волосы изысканным жестом, целью которого прежде всего было оттянуть ответ, которого жаждала королева.

— Вы мне позволите? — обратился гофмейстер к юной Эмер, забирая из рук камеристки охапку сена, которую она держала, добившись того, что та покраснела от смущения.

После этого гофмейстер подошел к кобыле королевы и протянул ей яство. Однако Айрмид заржала от испуга и взбрыкнула передними ногами.

— Осторожно! — неосмотрительно предупредила его Эмер, давая королеве понять, что ее тревожит безопасность королевского гофмейстера.

— Отойдите, вы ей неприятны, — пробормотала Оонаг, подозревая, что случайностей не бывает и что хитрый шпион мужа подстроил ей ловушку.

Действительно, она оказалась права.

— Ваше величество, эта кобыла слишком пуглива, ей нельзя ехать рядом с королем. Протокол велит, чтобы вы изменили свои планы.

Оонаг удостоила гофмейстера сердитым взглядом и сплюнула.

— Я смотрю на свою кобылу с другой точки зрения. Она верна своим друзьям, своему потомству и традициям. Айрмид презирает карьеристов и нечистокровных. Моя кобыла прежде всего член Туата Де Дананн и не допускает к себе чужих.

Дианкехт молчал. Он ждал этого выпада и понимал, что он не достиг цели. Королева продолжила, рассыпая перлы своих оскорблений:

— С тех пор как король выразил желание возглавить свиту в сопровождении неизвестной женщины, дабы подтвердить свою принадлежность к мужскому роду (несмотря на запрет), конный выезд утратил изысканность, обретя извращенную сущность. Моя воля, а не чья-либо другая, заключается в том, чтобы вернуться к древним обычаям, а также вернуть Туата Де Дананн гордость за то, что они берут свое начало от славного рода.

Затем королева холодно укорила гофмейстера:

— Я буду на своей кобыле Айрмид рядом с королем и не допущу присутствия никакой другой женщины.

Уход обиженного короля, конечно, отличался достоинством, но уход разъяренной королевы забыть было совершенно невозможно.

Марина шла и краем глаза посматривала на Патрика, который шагал рядом, положив ей руку на плечо (на ее плечо!) и загадочно улыбался. Девушка пыталась разгадать его улыбку, но у нее не хватало практики, опыта.

Это была самодовольная улыбка? Может, ироничная? Нет сомнения, она насмешливая. Улыбка плута, который прячет туза в рукаве, или улыбка человека, которому только что удалось покинуть ресторан, не заплатив по счету. Ее также можно было принять за ласковую, открытую, трогательную и искреннюю улыбку, улыбку ирландца из Баллады о кабаке.

Когда они отошли от таможни, ирландец остановился у ленточного транспортера, чтобы забрать чемоданы, взглянул на Анхелу, рассмеялся и сказал:

— You look different![19]

У Марины земля стала уходить из-под ног.

Она начинала осознавать, в сколь сложном положении оказалась. Патрик целовал не Марину, он целовал Анхелу, он страдал, не видя ее целый год. Марина стала понимать, в какое мошенничество впуталась. Этот мыльный пузырь мог вот-вот лопнуть. Ирландец сравнивал ее с той Анхелой, которую помнил. Скоро он начнет подозревать, что ее подменили, — если он уже не подозревает, — а затем, ясное дело, прогонит ее прочь.

Она собралась и ласково провела пальцем по его губам, лишив его силы воли.

— От тебя пахнет мятой.

Марина не знала, какое отношение имеет мята к искусству целоваться, играет она здесь хорошую или плохую роль. Марина целовалась лишь пару раз с Роберто, затем с Тито, безобидным парнем, который всегда сидел с ней рядом во время экскурсий и в кино.

Поцелуй Роберто отдавал хлебом и шоколадом, то есть откровенно детским вкусом. Поцелуй Патрика отдавал ирландским виски со сливками… это был первый настоящий поцелуй в ее жизни.

Патрик протянул ей пакет, подарок.

— That’s for you.[20]

Марина раскрыла пакет, не чуя под собой ног. В нем была маленькая шкатулка. Когда она открыла крышку, из шкатулки зазвучала музыка. Марина впервые слышала эту волнующую мелодию, но почему-то сразу вспомнила гимн национальной сборной команды Ирландии, хотя воздержалась от комментариев.

Патрик взглянул на нее с надеждой.

— Do you remember?[21]

Конечно, он проверяет ее. Он подвергает ее испытанию.

Нервы Марины были на пределе. Разве мог Патрик не заметить разницу между ней и Анхелой, хотя не видел ее сестру целый год, хотя воспоминания о ней были смутны и неясны, хотя от нее пахло мятой, а от Анхелы… земляникой?