я бы никогда не осмелился ее поцеловать. – Я верю тебе. – Я, волнуясь, изо всех сил старался смотреть ей в глаза. – Я знаю, что с тобой произошло. Знаю. В твоем теле что-то изменилось, и ты забеременела сама по себе.

– Ну расскажи. – Таина со скучающим видом скрестила руки на груди.

– Ты знаешь, что такое клетка?

– Естественно, знаю я про эти сраные клетки.

– А что такое атом, знаешь?

– Знаю, знаю. – Ей как будто до смерти все надоело. – Все состоит из атомов. Ты к чему как бы клонишь?

Я стал рассказывать о мятеже, который произошел в ее теле, о том, что она особенная, что революция избрала ее. Что эта революция не могла свершиться ни в каком другом теле. Я рассказал про атом, который отказался подчиняться законам ее ДНК и подвиг другие атомы сплотиться, объединять и отвергать электроны, чтобы сформировать нужные молекулы.

– Да это… ну и… я такой чуши в жизни не слышала. – Глаза у Таины смеялись.

– Ладно. Ладно. Хорошо. Тогда как ты забеременела?

– Да хрен его знает. Знала бы – сказала. Прямо ужасно дебильно себя чувствую: девушка, а не знаю, как забеременела. Но вот не знаю… не знаю, и все.

– Ты же не лжешь?

– Нет. Я правда не знаю. Знала бы – сказала бы Мами. Но я, честное слово, не знаю.

Я расстроился, что Таина мне не верит, но обрадовался, когда она еще ближе пододвинулась ко мне. В первый раз ее голос зазвучал приветливо, она словно давала мне понять, что не лжет.

– Ничего не помню. – Таина покачала головой. – Помню только, что однажды почувствовала себя хреново, мама пошла в магазин и купила этот идиотский тест. Я на него пописала, и он выдал, что я беременная. Самая срань, что я ничего не помню, вообще ничего. Вот, Хулио.

– Совсем ничего? – Я смотрел на ее блестящие ноги, покрытые крыжовенным пухом.

– Помню твои подарки под дверью. Мы их доставали, а коробки выбрасывали.

Значит, мои дары все-таки были приняты. А кучи мусора венчали пустые коробки.

– А люлька для младенца? – Я перевел взгляд с ног на ее лицо. – Я принес люльку-корзинку, но вы ее не взяли.

– Люлька. Да ну, – она со свистом втянула воздух сквозь зубы, – на фига она нужна? Вот кроватка – это да, а корзинка что? Мы тебе что, королевская семья? – Наверное, Таина заметила, как я расстроился, потому что голос у нее смягчился.

– Я тебя помню по школе. Ты был хороший, не говорил мне гадости. Можно было не бояться, когда тебя видишь. Я смотрела в окно, как ты стоишь у почтового ящика, и мне было тебя жалко. – Заметив, что выражение лица у меня изменилось, она сменила тему. – Ну что, полегчало?

– Очень, – ответил я, потому что она – та, кого я люблю, а на все прочее мне наплевать. – Но тебе не кажется, что внутри тебя произошла революция? Ни капельки?

– Нет. Мне кажется, ты какую-то чушь порешь. Мами говорит, что только Пета Понсе сумеет узнать правду.

– Еspiritista?

– Да. И за то, чтобы привезти ее сюда, заплатишь ты.

Не знаю, когда ее рука нашла мою руку, но вот уже мои пальцы лежали на теплом животе Таины.

– Усмаиль, – произнесла Таина. Я ощутил под ладонью два шеста и натянутый на них купол цирка. Мне захотелось хихикнуть, не рассмеяться, а хихикнуть, потому что дитя Усмаиль как будто звало меня поиграть. Потом шесты втянулись, но Таина продолжала удерживать мою ладонь, даже прижала еще крепче, и положила голову мне на плечо. Она не улыбалась, но теперь хотя бы не сквернословила. Мне показалось, что она немного устала. Волосы ее рассыпались по моему плечу, и я стал смотреть на одну прядку.

И мне было видение.

Я увидел ДНК Таины.

Струны ДНК сплетались, как переплетаются руки, пальцы свились, как веревки. Я разглядел все элементарные частицы, разглядел, как выстроившиеся в цепочки атомы дрожат, словно мерцающие в небе звезды, как они пульсируют на фоне внутреннего неба Таины. Я заглянул в глубины революции, породившей дитя Усмаиль. Я увидел пространство, пустое пространство, не заполненное никакой формой материи. А потом я увидел дитя. Дитя прыгало с атома на атом. Электричество, окружавшее младенца, взрывалось смехом. Младенец увидел, что я здесь, что я тоже смеюсь; дитя вскинуло ручки и стало показывать мне краски. Новые краски, скрытые в глубине звезд, новые цвета, существующие в скрытых измерениях, где химия света прямо противоположна нашей. Дитя Усмаиль показало мне основные цвета спектра, каких не случалось видеть ни одному человеку. Показало невиданные красные, невиданные желтые, невиданные синие, показало таинственные краски, скрытые в газах субатомной суперновы. А потом я вернулся в Испанский Гарлем.

Вернулся в трущобную многоэтажку.

Вернулся на диван.

Вернулся к Таине, уснувшей у меня на плече. Розовые губы нежно приоткрылись, дыхание таило в себе намек на оранжевые «Читос». Я был счастлив, что смогу унести на своей рубашке аромат ее дыхания. Так же, как голос ее пропитывал одежду, и его невозможно было выстирать. Таина умиротворенно дышала. Я мягко провел рукой по ее волосам, зная, что всегда буду любить ее, какое бы оскорбление она для меня ни припасла. Мне хотелось оставаться рядом с Таиной, вдыхать персиковый запах ее шампуня (во всяком случае, от ее волос пахло персиком), рассматривать крошечные волоски у нее в ушах, считать веснушки на лице. Мне было все равно, пускай Таина не верит мне. Я знал, что в ее теле произошла революция. Я стал думать про espiritistа. Может быть, эта Пета Понсе подтвердит, что революция свершилась.

Донья Флорес, войдя в гостиную, обнаружила, что мы сидим бок о бок, но ничего не сказала, а только легонько похлопала меня по ноге. Пора было уходить.

– Gracias[70], mijo, – прошептала она, чтобы не разбудить дочь. – Mira, Хуан Бобо. Та-те нужно отдохнуть.

Песнь четвертая

Я завел в квартиру очередную собаку. Мама говорила по телефону, тихонько играло радио. Кто поет, я не знал, наверное Хуан Луис Герра, bachata[71]. На кресле у гостиной стоял пакет с покупками. Увидев собаку, мама обрадовалась, потому что в прошлый раз я дал ей пятьдесят долларов. Отец мною тоже гордился и рассказывал своим «красноватым» приятелям-эквадорцам, что я – мужчина, приношу деньги в дом. Мне хотелось бы отдавать больше денег, и отдавать открыто, но я не мог объяснить, откуда у меня доход, потому что доход у меня был мошеннический. Поэтому я тайком совал сотню-другую в ботинок матери в чулане. Мама не замечала разницы.

Я сел за стол и стал есть, что наготовил отец. Мама продолжала болтать по телефону.

Думать я мог только о времени, проведенном с Таиной. Мне как будто сделали подарок, допустив видеть небесное существо, знание о котором надлежало держать в тайне.

После еды я покормил и напоил собаку, которую мы с П. К.