Олеся фыркнула у отца за спиной.

— Тебе бы толстенные романы писать с этакой мудростью, а не стишками пробавляться.

— Ты лучше не встревай, — повысил голос Глеб. — В твоих рекомендациях никто не нуждается. А прозу я писать не могу по той простой причине, что от долгого сидения на стуле у меня начинает ужасно болеть спина. Понятно, дорогая? Стишок — совсем другое, приятное и очень милое дело. Тебе же, Валерий, я тысячу раз советовал никогда не спрашивать у женщин лишнего, чтобы не услышать лишнего в ответ. Твоих вопросов я боялся всегда, и вот сегодня их результат налицо. Ну, сознайся, ведь спрашивал? Спрашивал?

Малахов со вздохом кивнул.

— Зачем ты обманываешь? — возмутилась Олеся. — Как раз сегодня ни о чем меня не спрашивал, наоборот, это я без конца приставала к тебе, выясняя, что случилось.

— Я не у тебя спрашивал, — устало отозвался Валерий. — Сегодня — не у тебя…

— А у кого же? — удивилась Олеся и осеклась. Догадалась. Глеб тоже понял, в чем дело.

— Знаешь, моя девочка, — сказал он, — мне опять придется увезти от тебя Валерия. Эмме я позвоню сам, потому что, возможно, будет нужен врач. А ты пока… — он пристально, оценивающе осмотрел дочь с ног до головы, — займись чем-то отвлекающим, например, намажься кремом и сделай массаж. И не таращись на меня возмущенно. В непростых ситуациях лучше всего выручают настоящие пустяки. — Витковский помог Валерию подняться. — Включи телевизор, послушай какую-нибудь новомодную группу. У них удивительная бедность метафор, зато запоминается легко.

— А что потом? — тихо спросила Олеся.

— Вот напасть! — простонал Глеб. — И ты заразилась от него дурацкими вопросами! Ну что потом, что потом?! У каждого человека "потом" разные! Ты всегда плохо отделяла мелочи от главного, поэтому мой тебе совет сейчас вообще ни о чем не задумываться.

Поэт вывел Валерия на улицу. Снова черное, плывущее по ветру, уставшее небо. И бесконечный дождь. Тревожный равномерный стук.

"Никогда не замечал раньше, сколько тревоги в однообразном и размеренном действии, — подумал Малахов. — Сколько печали, недоверия, настороженности… И недосказанности одновременно. Словно хочется что-то высказать и непонятно, как это лучше сделать".

И ничего больше нет, кроме дождя и грязи, и желтых заплаток листьев на асфальте, и пестрой гусеницы зонтиков.

Карена в темноте Валерий не заметил, потому что хитрый Глеб постарался провести его к машине очень быстро и другой дорогой.

Карен видел, как они уезжали. И отлично понял, как плохо сейчас Малахову, как мечется он в поисках невозможного выхода из тупика, куда именно Карен, сознательно и жестоко, загнал его своим появлением на пути. Стало мучительно жаль директора. Беспомощный, совершенно обессилевший взрослый человек — что может быть тягостнее и безнадежнее? Карен решил пойти домой — на сегодня хватит! — но дождь неожиданно кончился, и Сонечка, так долго неслышно сидевшая под курткой, вскарабкалась мальчику на плечо и стала забавно перебирать передними лапками. Карен решил ее пока не беспокоить и немного подождать.

В эту минуту из дома вышла Олеся. Сгорбившись, наклонившись худой фигуркой вперед, она брела с трудом, вяло переставляя ноги и олицетворяя образ ходячей статуи скорби и отчаяния. Жалость с новой силой царапнула Карена, хотя он отлично понимал, что Валерий не нужен Олесе, и грусть быстро утихнет. И тем быстрее и проще, чем скорее найдется утешитель.

Олеся медленно, словно заставляя себя, подошла к Карену. Застыла, глядя ему в глаза. А потом неуверенно повела рукой в сторону дома.

— Пойдем, — пролепетала еле слышно.

Он скорее догадался о смысле, чем услышал коротенькое слово. Сонечка радостно плясала на плече у Карена. Она была явно третьей лишней, если не считать Полины, которая никогда и нигде быть лишней просто не могла. Но оказалось, что именно Сонечка — их единственный помощник, палочка-выручалочка в сегодняшний тяжкий вечер. Мышка стала легкой и простой темой для разговора, развлечением, отвлекалочкой, а заодно радостью Полины, которая не выпускала зверька из рук и без конца кормила.

Олеся и Карен сидели напротив друг друга и молча наблюдали за этими детскими забавами. Спасительная Сонечка… Тихая и назаметная, всегда незаменимая, необходимая и верная.

"Как ты там сейчас, беленький дружочек? — подумал Карен. — К кому теперь прижимаешься бедром? Кому опускаешь свои невесомые ладошки на плечи?"

Сонечка тихо, неодобрительно сопела и жалела девочку и мальчика. Правда, это был очень сильный и уверенный в себе мальчик, победитель. Однако даже Наполеон проиграл сражение, ставшее для него роковым.

Полина взахлеб делилась с Сонечкой в своей комнате последними данными о новом конкурсе красоты, перечисляя имена и фамилии красоток, а также размеры их груди и бедер.

— Какая память! — хлопнул себя по коленям Карен. — Такая же блестящая до сих пор у моего отца. Хот я тоже пока не жалуюсь.

Олеся молча тянула из стакана яблочный сок.

— Отец помнит наизусть целые страницы из книг и статей, запоминает заголовки, цитаты, стихи… Они словно фотографируются, отпечатываются у него в голове.

— Ты очень любишь отца?

Мальчик ласково и задумчиво улыбнулся.

— Наверное, да. В чем-то мне иногда даже хочется походить на него. Хотя я никогда не анализировал свое отношение к родителям. И мама мне ближе. Мне с ней всегда проще. Только иногда она пристает с ненужными вопросами, — Карен засмеялся. — Кто звонил, да зачем, да где я задержался, да почему мышку зовут Сонечка…

— А почему? — живо и заинтересованно спросила Олеся.

Карен насмешливо и выразительно округлил глаза.

— А почему ей не быть Сонечкой? По-моему, ей страшно подходит это имя: оно для тихих, беленьких и аккуратных.

— Да? — удивилась Олеся. — А мое?

— Ваше? — Карен задумался только на секунду. — Оно свойственно непостоянным, противоречивым, нервным, имеющим серо-голубой цвет, скорее, оттенок.

— Цвет? Так считала Наташа Ростова. Значит, у каждого человека свой собственный цвет?

— А как же! И еще свое звучание, свои погодные условия. Обязательно. Но сейчас я буду честным и признаюсь, что не читал "Войну и мир", очень уж тоскливо и длинно… Хотя получил за сочинение пятерку. Иногда приходится врать. — Он засмеялся. — Один — ярко-зеленый, другой — темно-коричневый, третий — розово-полосатый… Бывают и в бордовую крапинку, и в желтую клетку. С цветом кожи это никак не связано.

— А Полина? — спросила Олеся.

Карен секунду помолчал.

— Она светло-сиреневая, чисто сиреневая, без примесей. Безветренная, в минорном ключе, как "Весенняя соната" Бетховена.

— А твой отец? Это все очень забавно… А мой? Ты ведь его видел?

Казалось, Олеся уже совершенно забыла о больном и несчастном Валерии, лежащем сейчас у Глеба. Карен был очень доволен. Ему хотелось понравиться и показать себя.